Ночные всадники (сборник) - Николай Свечин Страница 18

– Я подтверждаю слова господина Лыкова.

– Теперь можно работать, – констатировал Озорович-Пушкин, поворачиваясь к Алексею. – Вы сказали, он из Москвы?

– Да.

– Тогда я знаю, как к нему подойти.

– Учтите, вещи должны быть очень хорошие.

– Молодой человек! Вы будете учить меня торговать?!

После этого события завертелись с невероятной быстротой.

Саласкин цедил чай с ромом в трактире «Тулон», когда к нему вдруг подсел пожилой, чисто одетый еврей.

– Егор Савватеевич?

– С кем имею честь?

– Меня зовут Озорович Гораль Хаимович. Может, слышали?

– Не приходилось.

– Ай-ай! Старею. Но это не важно. Я здешний купец по ювелирной части. А об вас знаю от Бернштама.

Саласкин сделал почтительное лицо. Иуда-Шмуль Бернштам был крупнейший московский блатер-каин.

– Он мне сказал, что с вами можно делать дело, – продолжил собеседник. – Если быть точным, Иуда отозвался так: жадность Саласкина имеет разумные границы.

Москвич улыбнулся. Выражение было в духе знаменитого маклака.

– Что-то имеете предложить?

– Да. Пять серебряных вещичек от закусочного прибора, очень изящных. В Нижнем за них не дадут настоящую цену.

– Они у вас с собой?

– Да. Но не здесь же!

– Извольте пройти в мою кассу ссуд.

– Учтите, Егор Савватеевич, – нахмурился Озорович, вставая. – Я пожилой человек, мелочами не занимаюсь. Сейчас в городе много хорошей аржентерии [14]. Лучшую несут мне. А покупателей хороших совсем мало! Мне нужен помощник, который будет пересылать эти вещицы в богатые столицы. Иуда не приехал, Воронин не приехал… Возможно, этот помощник будете вы. За свой хороший гешефт, разумеется! Я решу это после первой сделки.

– Я все понял, Гораль Хаимович. Цену дадим подходящую.

Два маклака уединились в номере москвича. Вскоре Озорович-Пушкин вышел и быстро удалился. А к Саласкину ворвались сыскные агенты. Через четверть часа Лыков уже приступил к допросу арестованного.

– Ну что, Егорка, на этот раз ты влип основательно. Вещицы от закусочного прибора краденые. Похищены у статской советницы Тимченко четвертого дня.

– Откуда ж я знал? Пришел почтенный человек, купец по ювелирной части. Оказывается, он краденым торгует!

– Озорович ведь тебя предупредил, что вещи ворованные. Это означает скупку заведомо краденого. Сидеть тебе теперь в тюрьме.

– Ничего он мне не говорил! Поклеп это! Не докажете. Его слово против моего – мировой не примет.

– У вас в Москве не примет, а здесь, в Нижнем, милое дело! Опять, у нас и свидетель имеется.

– Какой еще свидетель? – взвился Саласкин. – Мы один на один торговались!

– Ну как же ты запамятовал? – Лыков явно издевался над маклаком. – Был свидетель. Известный в здешних краях вор Панкратов по кличке Рябой. Вот его собственноручное в том признание. Гляди. – Сыщик протянул арестованному лист бумаги. Там корявым почерком было написано, что Панкратов украл серебряные вещи у статской советницы и продал их Саласкину при посредничестве Озоровича.

– Узнаешь руку?

– Что я должен узнать? – затравленно выкрикнул Саласкин. – Никакого Рябого в глаза не видел! Это обман!

– А сравни.

И Лыков дал москвичу на прочтение анонимку, полученную губернатором. Она была написана тем же почерком, что и «признание» Панкратова. Почерк на «признании» был ловко подделан счетным чиновником полицейского управления Доброзраковым, мастером на такие штуки.

Саласкин дважды перечитал анонимку и ничего не понял.

– Ну и что? Я адвоката найму! Он вскроет на суде все ваши обманы!

– Дурак. До суда еще дожить надо.

Арестованный осекся и впервые посмотрел на сыщика внимательно.

– Ваше высокоблагородие, объясните, христа ради! Какой-то Панкратов, теперь вот Разъезжалов! А я тут при чем?

– Объясняю. Нам надо эту сволочь поймать. Ишь приехал в Нижний! На ярмарке с выставкой решил поживиться? Хрен ему!

– Ну и ловите. Я для чего занадобился?

– Ты нам скажешь, где его искать.

– Да не знаю я, где его искать! После суда не видал. Сам до смерти боюсь этого человека. Да он и не человек вовсе…

– Ты меня так и не понял, Саласкин. Вот письмо, которое получил губернатор. Там написано, что Разъезжалов с бандой приехали сюда. Рука сам видишь чья – Панкратова. А написал он это под твою диктовку.

Маклак выпучил глаза и некоторое время сидел так. Потом спохватился:

– Что за чертовщина? Под мою диктовку? Зачем?

– Сам сказал, что боишься этого человека. Вот и решил сдать его полиции. А сообщить поручил сообщнику, вору Панкратову по кличке Рябой, чтобы твой почерк не узнали.

– Ва… ваше высокоблагородие! Ведь это же неправда!

– Как неправда? Вот у меня и признание Рябого имеется. Смотри. Очную ставку вам устроить?

Лыков вручил третью бумагу, написанную тем же корявым почерком. Никакого Панкратова-Рябого на самом деле не существовало, но сыщик играл ва-банк.

– Это подло, бесчестно!

– Что? И ты еще будешь меня чести учить, сволочь? Ты живешь краденым, торгуешь вещами, на которых кровь! Ну, чума, погоди. Разозлишь меня – сам будешь не рад!

– Ваше высокоблагородие, – жалобным голосом сказал Саласкин. – Зачем это? Для чего вы меня мучаете?

– Уже ведь объяснил. Нам нужно найти Разъезжалова с ребятами. Вопрос его поимки – дело времени. Вот нынче пришли фотокарточки его, и Банкина, и Пашки Черемиса. Размножим и пойдем по номерам да гостиницам. Вскорости и поймаем. Тогда я ему покажу письма, что под твою диктовку писаны, и устрою очную ставку с Рябым. Он подтвердит. А потом… потом посажу тебя в одну камеру с Разъезжаловым. Как думаешь, сколько ты после этого проживешь? И что там на суде вскроет твой адвокат?

Саласкин затрясся.

– Но есть и другой путь, – промолвил Лыков.

– Ка-какой?

– Ты называешь мне адрес прямо сейчас. Экономишь нам время и силы. И тогда я не выдаю тебя на расправу этому зверю. Он даже и не узнает никогда, кто его выдал.

– А что дальше?

– Дальше ты садишься в тюрьму и будешь сидеть, сколько суд приговорит.

– За что!

– Как за что? За скупку краденого. Серебряный закусочный прибор забыл?

– Но ведь…

– Ты думал, в Нижнем Новгороде можно безнаказанно барышничать? Шалишь!