Тайна таежной деревни - Наталья Тимошенко Страница 18

Холодный металл обжег кожу виска. Большой палец взвел курок, указательный его спустил.

Клац.

В оглушающей тишине этот короткий щелчок прозвучал громче взрыва.

Лиля дернулась так сильно, что Ваня едва удержался на ногах сам и удержал ее.

– Все, все, – пробормотал он скорее самому себе.

Нев тяжело дышал. Он судорожным движением сорвал с носа очки, как будто снова собирался протереть их, но так и замер. Руки его ходили ходуном, вряд ли он мог бы протереть стекла, не сломав оправу.

Саша не шелохнулась. Только сейчас она почувствовала, как впиваются в ладонь ногти.

Услышав клацанье и осознав, что выстрела не последовало, Войтех испытал смешанные чувства, которые сейчас был не в состоянии перебрать и рассортировать, поэтому он просто их проигнорировал, как это часто бывало. Он опустил револьвер и вопросительно посмотрел на бородача. Тот едва заметно улыбнулся.

– Значит, такова воля Божья, вы оба одинаково ему угодны. Собирайтесь, мы отведем вас в свою деревню, переночуете там. Если целитель захочет говорить с вами, он поговорит, но завтра же вы должны уйти. Это всем понятно?

У Войтеха было еще слишком сухо во рту, поэтому он не мог ответить, только кивнуть. Голосом за него ответил Ваня:

– Лично меня это абсолютно устраивает.

– Вещи здесь оставьте, завтра заберете, – велел бородач.

Николай вернулся в седло, Войтеху и его спутникам было предложено идти пешком. Всадники стали для них одновременно и их проводниками, и их конвоем.

Прежде чем отправиться в путь, Лиля все-таки поймала Войтеха в объятия, крепко обняла и что-то прошептала на ухо. Тот улыбнулся ей и обнял в ответ, но так ничего и не сказал. Нев похлопал его по плечу, а Ваня заявил:

– Ты даешь стране угля, старик. Не ожидал…

Саша промолчала. Как обычно, паника настигла ее тогда, когда бояться стало уже нечего. Сердце в груди забилось так сильно, как будто она только что пробежала стометровку, руки мгновенно задрожали. Из всего, что она сейчас могла сказать, цензурными были только запятые. Жутко хотелось курить, но она снова не рискнула доставать сигареты, поскольку не была уверена, что это не спровоцирует их проводников на какую-нибудь очередную «забаву».

Войтех шел чуть впереди, они вчетвером сзади. Минут через десять, когда Саша смогла немного успокоиться, унять дрожь в руках и говорить, не заикаясь, она все-таки догнала его.

– Зачем ты это сделал? – тихо спросила она. – Не убили бы они пятерых, они же не звери. Тебе жить скучно?

Войтех удивленно посмотрел на нее.

– Откуда ты знаешь, убили бы или нет? Я не был уверен и не готов был так рисковать.

Поймав его взгляд, Саша снова увидела в серо-голубых глазах то странное выражение, которое заметила еще в аэропорту. Смирение с неизбежным – так она охарактеризовала его в прошлый раз. Как будто Войтех знал что-то такое, что было недоступно всем остальным. Знал и давно смирился с этим. Она могла бы заподозрить его в каком-нибудь психическом отклонении, притупляющем инстинкт самосохранения, если бы не видела, как дрожали его руки, когда он подносил револьвер к виску. Он боялся. Боялся до такой степени, что не мог справиться с этой дрожью. Но в то же время даже глаза не закрывал, хотя, наверное, так сделал бы любой нормальный человек в подобной ситуации.

Во время этой жестокой игры Саша смотрела на него во все глаза, не обращая внимания ни на что другое, и сейчас мозг принялся анализировать увиденное. Войтеху было страшно, но он упрямо играл. Зачем? Кому и что он пытался доказать?

– Зато был готов рискнуть своей жизнью? Зачем? – озвучила она свой вопрос. – Ты знаешь нас всех ровно два дня, зачем тебе рисковать своей жизнью ради нас? И ты даже не торговался, ты просто сразу согласился участвовать в этом. У тебя инстинкт самосохранения напрочь отсутствует?

– Почему же? Он у меня очень даже хорошо развит. Вместе с логическим мышлением. Никто не торгуется, находясь в заведомо невыгодном положении. Что я мог им предложить? Чем угрожать? Ничем. Поэтому пришлось брать то, что предлагали, пока они не передумали. И дальше было два варианта, – сначала Войтех говорил спокойно, но по мере того, как он приводил свои логические выкладки, голос его становился все более эмоциональным, хотя он продолжал говорить тихо. – Первый: они кровожадные маньяки, которым абсолютно все равно, кого убивать, раз они даже жизнью собственного товарища готовы были рискнуть. В этом случае они бы пристрелили всех независимо от нашего количества. Второй: они добрые христиане и все это – не более чем проверка характера и помыслов. В этом случае мы ничем не рисковали. Нас бы просто выгнали, не дав поговорить с целителем. В обоих случаях игра по их правилам была лучшим вариантом, потому что как ни крути, а шанс пятьдесят на пятьдесят – это лучше, чем стопроцентная вероятность летального исхода. И одна смерть лучше, чем пять. И именно моей обязанностью было рискнуть ради вас, потому что два дня назад я привез вас сюда. И за все, что здесь с вами происходит, отвечаю тоже я. Тебе понятен принцип нашей совместной работы? – Войтех внимательно посмотрел на Сашу.

Она на секунду замерла, глядя ему в глаза. Нет, он вовсе не идиот, каким она считала его во время игры в рулетку. Кто угодно: человек с гипертрофированным чувством ответственности, упрямый, целеустремленный, властный, но не идиот. Интересно, это его личные качества или военные все такие? Даже бывшие. Она кивнула и снова прибавила шаг.

– Ты же боялся, – скорее констатировала, чем спросила она. – Особенно когда остался последний ход. И револьвер должен был выстрелить. Зачем ты все равно это делал? Неужели проще застрелиться самому? Это ведь уже не риск, это самоубийство.

– Это не риск и не самоубийство, – возразил Войтех. – Это допустимые потери. Знаешь, что такое «допустимые потери»? Это потери, при которых поставленная задача все-таки может быть выполнена. Их оценивают, когда планируют боевые действия. Да, я боялся. Умирать вообще страшно. Но я был бы допустимой потерей. Хотя я… – он вдруг улыбнулся. Вплоть до этого момента он был крайне серьезен. – Я рад, что не стал ею. И спасибо за участие. Вы все меня тоже знаете два дня. И я тронут тем, как вы за меня волновались.

Саша поняла, что он попросту свернул разговор, не желая больше обсуждать эту тему. Ей она тоже не нравилась. То, что он говорил про допустимые потери, звучало слишком страшно. Разве можно говорить о себе как о допустимой потере? Разве можно вот так спокойно считать себя пушечным мясом? Саша, может быть, чаще других из их компании видела смерть и знала, что человек, по сути, и есть то самое пушечное мясо, жизнь которого может оборваться в любую секунду независимо от его желаний и планов, но одно дело абстрактно знать это, и совсем другое – считать им себя.

– Если бы я приехала домой и сказала мужу, что одного из нас застрелили какие-то сумасшедшие в лесу, он бы в жизни меня больше никуда не отпустил, – улыбнулась она. – Так что в моих интересах было, чтобы ты не застрелился.