Тайный суд - Вадим Сухачевский Страница 18

И опять язык колыхнулся глупо, как детская погремушка:

– Меня? Почему меня?..

– Потому!.. Ты совсем, что ли, ничего не понимаешь?! Потому что если бы тогда, в двадцатом году, не ты… Я все время об этом вспоминала. Вообще, ты мне в жизни очень помог. Я имею в виду – не только тогда, но и потом тоже. Может, если бы не это, я бы совсем по-другому жила.

Слышать это было странно. Перед ним сидела благополучная, совсем из другого мира, очень красивая женщина; чем ей в ее нынешней далекой жизни мог помочь тот мальчишка-очкарик, не пожелавший быть двуногим без перьев на какой-то крохотный миг?

Катя спросила:

– Ты это ради меня тогда сделал?..

Он смутился:

– Ну, в общем…

– «Ну, в общем»! – передразнила она. – Хотя бы соврал поубедительнее!

Да зачем же, зачем же врать?!

– Ради тебя, – сказал он твердо и сейчас не сомневался, что иначе оно и не могло быть.

– Ну вот, слава богу! – Она, как тогда, в детстве, провела ладонью по его щеке: – Герой ты мой, глупый и трусливый герой…

– Почему трусливый? – не понял он.

– А ты не помнишь, как мы с тобой на крышу лазили на звезды смотреть?

Юрий вспомнил. У ее отца имелся небольшой телескоп, и однажды Катя позвала его посмотреть на звездное небо ночью. Было холодно, она ежилась, он чувствовал, что сейчас можно прижать ее к себе, обогреть своим теплом. И побоялся. Вместо этого нес какую-то чушь про немыслимо далекие звезды и миры, в то время как она была совсем рядышком, никогда прежде они не находились в такой близи друг от друга. Каким глупым, наверно, он казался ей!

– Я тогда уже знала, что скоро мы со всей семьей или погибнем, или вырвемся из этого ада, и знала, что ты останешься во мне навсегда. Но хотелось, чтобы и я в тебе – тоже! Чтобы никогда меня не забывал. Как я тогда ненавидела эти звезды, этот телескоп!.. Если ты бы в ту ночь не оказался таким пай-мальчиком!..

– Да, я был дураком, – согласился он.

– К тому же трусливым, – добавила Катя. – По-моему, это не прошло – ты и сейчас такой же мальчик-пай.

Да нет, нет же! Господи! Сколько времени потеряно зря!

…подхватив ее на руки, неся куда-то. Она казалась совсем невесомой. – «Не туда, Юрочка, спальня – налево!.. Отпусти, я сама, ты ранен, тебе тяжело…»

Отпустить? Никогда! После этой в полжизни длиной разлуки!.. Это платье! Зачем столько застежек? – «Я сама, Юрочка, я сама…»

…горячее тело, жар дыхания на щеке, упругая, как у девочки, грудь.

«Я твоя, твоя… А ты – ты мой?»

Чьим же еще он мог быть?

«Я твой, я твой…» – «Ты мой!»

…Трель милицейского свистка за окном, дребезжание по рельсам заплутавшегося в ночи трамвая, – другой, глупый мир, до которого нет никакого дела, жить только в этом, единственном мире, где: «Я твоя!» – «Я твой!..»

Утром проснулись одновременно, когда в окно уже вползал тусклый рассвет. Катя сказала:

– Тебе надо на работу. Я знаю, что у вас бывает за опоздания.

Другой мир, вползавший в окно вместе с рассветом, уже вступал в свои права.

– А тот, с бородой, с которым ты – в «Национале», – он кто? – спросила она.

– Да так… Старый друг отца…

Только сейчас он вспомнил тот разговор с Домбровским, сразу почему-то стала зудеть забинтованная рана на боку, и под этот зуд в голове снова закружилось: «камень», «палка», «веревка», «трава», «страдание».

– Правда, пойду, пожалуй, – вздохнул он, опасаясь, что Катя начнет расспрашивать про этого «отцовского друга». Равно не хотелось ни врать, ни пускаться в долгие объяснения, особенно сейчас, когда последние минуты, оставшиеся до разлуки, уже наперечет.

Катя вздохнула:

– Ладно, иди… Только, Юрочка, еще я хочу тебе сказать… Если вдруг со мной что-нибудь случится… – Она примолкла.

– Ты о чем?

– Да нет, это я так… А ты – ты береги себя. Прошу, будь осторожен. Будешь себя беречь?

– Да, буду, – кивнул он, понимая, сколь мало тут зависит от него в нынешние немилосердные времена.

– И не исчезай, пожалуйста, Юрочка! Приходи вечером, я буду ждать. Бог ты мой, как же долго я тебя ждала! Не исчезнешь?

– Не исчезну, – пообещал он.

Глупо было и просить его об этом: да зачем, зачем же станет он теперь исчезать?! Только наяву ли было все это – то, что произошло между ними? И это ее «не исчезай, Юрочка!», этот ее поцелуй на прощание, и сама, – господи, наяву все это или выплыло из каких-то детских снов?

Когда вышел из подъезда, ее тепло еще долго не давало морозу себя уворовать. Но что она имела в виду, говоря: «Если со мной что-то случится»? Несмотря на все, что между ними было, она во многом оставалась загадкой для него.

Почему-то становилось все труднее дышать, и бок под бинтами горел, точно опаленный. Надо было еще зайти домой переодеться – не являться же в кочегарку в ее разлетайке с дракончиками.

«Палка – камень – веревка – трава – страдание…» Эти слова снова забирали в свой плен. С ними и не заметил, как дошагал до своего дома.

Во дворе его встретила Дашенька. Девочку эту приютила у себя их дворничиха Варвара, добрая душа, после того, как в прошлом году по громкому делу арестовали Дашенькиных родителей, врачей. Только Варвара эта, при всей ее доброте, была женщина шибко пьющая, а по пьяни из нее как ветром уносило всю ее доброту. Девочке не раз приходилось прятаться у него в котельной, когда Варвара пьянствовала с мужиками в своей полуподвальной комнатенке.

Хорошая была девчушка, приветливая, любознательная. Там, в котельной, с большим интересом слушала профессора Суздалева, когда тот рассказывал ей про древних греков и римлян, а он, Васильцев, без труда пристрастил ее к решению математических головоломок, явно у девочки были немалые способности к математике. Да и другими способностями Бог не обделил. Суздалев давал ей уроки французского, он, Юрий, – немецкого, Дашенька схватывала все на лету. Васильцев верил, что ее ждет большое будущее… Впрочем, если… если вообще имело смысл задумываться о будущем в нынешние времена.

…Но почему сейчас ее слова: «Здравствуйте, дядя Юрочка», – звучали откуда-то издалека и почему она сама колыхалась, как мираж?..

Он тоже поздоровался… Точнее, ему показалось, что он это сделал, но вдруг осознал, что с языка его сорвались совсем другие слова. Он увидел испуганные глаза этой колыхавшейся девчушки:

– Какая веревка, какая трава?! Что с вами, дядя Юрочка?! – Прохладная ладошка коснулась его щеки, и он услыхал едва-едва пробивавшийся к нему откуда-то издалека голосок: – Я не Катя, я Даша, вы что, не узнаете меня?.. Да вы же горите весь! Вам доктора надо!