Ошибка Либермана - Стюарт Каминский Страница 18

Либерман остановился перед своим домом около трех ночи и припарковался у пожарного крана, на единственном свободном месте. Таково преимущество работы полицейским. У Либермана был гараж за домом, но он был полон всякого хлама, который Эйб планировал выбросить, раздать благотворительным организациям или задвинуть в угол, прежде чем наступит зима.

Он поднялся по трем ступенькам, коснулся мезузы [20]на двери, вставил в замок ключ и повернул его, стараясь как можно меньше шуметь. Составление отчета заняло больше времени, чем он рассчитывал. Чтобы прикрыть себя и Хэнрагана, потребовалось много чего — правда, без грубой лжи. Там было несколько моментов, прицепившись к которым Хьюз мог уличить их, но Либерман превзошел себя: он составил длиннющий — на шести страницах — отчет в надежде, что Хьюз бегло просмотрит, а внимательно читать не станет. Надежда была слабая, но такая возможность существовала, и Либерман не хотел ее упускать.

Он тихо закрыл за собой дверь. Барри и Мелисса спали в гостиной. Мелисса — на раскладушке, Барри — в красном спальном мешке на полу. Была суббота. Барри утром не надо идти в летнюю школу, а Мелиссе — в дневной лагерь. Лайза, с ее всегдашним научным подходом, выбрала удачный день недели, чтобы уйти от мужа.

Либерман снял туфли, сунул их под мышку и направился мимо столовой к спальне. Он решил не чистить зубы и не бриться — разденется в темноте и…

— Папа?

Лайза сидела за столом в кухне и шепотом позвала его, когда он проходил мимо. Либерман остановился. На кухне горел только ночник. Эйб вошел в кухню, закрыл дверь, включил свет и посмотрел на дочь.

На Лайзе был розовый халат с воротником, отделанным рюшем. Темные волосы забраны в узел на затылке. Перед ней стояли стакан молока и тарелка с песочным печеньем. Она макала печенье в молоко, как всегда делала в детстве.

Либерман поставил туфли на пол у двери, подошел к холодильнику, вынул коробку с синтетическими сливками, взял стакан, сел за стол напротив дочери и потянулся за печеньем.

— Мама спит, — сообщила Лайза.

— Хотелось бы надеяться, — сказал он, прожевывая кусок размоченного в сливках печенья.

— У тебя убийство?

— Да.

— Хочешь рассказать мне об этом?

— Нет, — ответил он. — Давай поговорим о тебе.

И в течение следующего часа они шептались о неоправдавшихся мечтах Лайзы, ее разбитых иллюзиях, разочарованиях, воспоминаниях и страхах перед будущим. Либерман ел печенье, практически ничего не говорил, кивал в нужных местах и внимательно слушал. В монологе дочери были несообразности. Либерман научился замечать их в показаниях людей. Звучали протесты, возможно чуть-чуть слишком искренние, чуть-чуть слишком эмоциональные. Отчасти интуитивно, но преимущественно из опыта он знал: указывать на слабые места в показаниях подозреваемой нет смысла, иначе ты рискуешь оттолкнуть ее. Нередко пойти на отчуждение было правильным шагом, но только не с его дочерью, поэтому он слушал, мысленно брал на заметку, боролся со сном, старался добиться, чтобы воспоминание об Эстральде в черном мешке с молнией не преследовало его, и находил утешение в сложной и запутанной истории семейной жизни Лайзы. Он знал причину. То, что произошло с Эстральдой Вальдес, было хаосом. Убийство было хаосом. А семейные ссоры, даже развод — это часть нормального мира. Слова Лайзы стали формулой, как восхваления Бога в пятницу вечером.

Когда к четырем утра она утомилась, Либерман сказал, что они поговорят позже, но не завтра. Завтра уже наступило, оно длилось уже четыре часа. Он поцеловал дочь в лоб и пошел спать, а она вымыла стаканы и убрала оставшееся печенье.

Бесс пошевелилась, когда Либерман снял кобуру с пистолетом, повесил ее на ночник, который жена оставила включенным для него, а пистолет положил в ящик около кровати. Он запер ящик, повесил ключ на крючок в изголовье кровати, разделся и надел пижаму, приготовленную Бесс. Потом лег в постель. Кондиционер успокаивающе жужжал. Его недавно отремонтировали, хотя мастер не обещал, что он проработает до следующего года.

Либерман выключил ночник и какое-то время просто лежал. Он сощурил глаза, чтобы лучше разглядеть подсвеченные красные цифры на часах, стоявших на туалетном столике. У него оставалось около трех часов на сон, и он был уверен, что не заснет. Но он ошибся.

Ему приснился сон. Правда, по обыкновению открыв глаза в семь утра, он его уже не помнил, но определенно знал: сон был, причем плохой.

Либерман встал с постели, поцеловал Бесс и пошел в ванную. Там он принял душ и побрился, затем надел чистую рубашку и галстук, выбрал синие брюки и любимый серый пиджак. Глянув в зеркало, он увидел крайне утомленного человека, который словно только-только вернулся с похорон.

Лайза спала в своей прежней комнате. Дверь была закрыта. Либерман направился к выходу с туфлями в руках. Потом остановился, чтобы обуться.

— Дедушка, — раздался голос Барри.

— Как дела, пират? — прошептал Либерман.