Живая плоть - Рут Ренделл Страница 18

Он был перепуган, невыносимо перепуган, испытывал самую жуткую панику в жизни. И единственное, о чем он думал в тот роковой момент, – что если бы как-то смог донести это до понимания полиции, то его бы непременно отпустили. Но они так и не поняли. Они почти не слушали. И, однако, они все должны были знать, что такое страх и что происходит с человеком, когда его загоняют в угол. Полицейские должны были сталкиваться с этим ежедневно. Да, они буквально каждый день говорили не то, что думали, высказывали угрозы, хотя не собирались их воплощать в жизнь, и делали это от страха, скуки или просто от незнания, что еще сказать.

Виктор взял «Стандард» и перечитал сообщение об изнасиловании. Имя девушки не называлось, но ей было двадцать четыре года, она работала в парикмахерской на Олд-Оук-роуд. Она «поправлялась в больнице», ее состояние было «удовлетворительным». Виктору стало любопытно, кто напал на нее в парке, так близко от дома Мюриель, где этот человек теперь и о чем он думает. Перевернув страницу, Дженнер встретился взглядом с глазами Флитвуда. Бывший полицейский сидел в кресле-каталке, рядом с ним была его собака.

Это было интервью с полицейским. Дэвид Флитвуд писал мемуары – собственно говоря, книга должна была выйти осенью. Велись переговоры о покупке телевизионных прав. На фотографии Флитвуд сидел в саду перед своим домом в Тейдон-Буа, где жил последние три года. Виктор подумал о домах, ставших вехами в его жизни. Словно бы его жизнь представляла собой дорогу и за каждым ее поворотом появлялся дом с тревожным или даже ужасным значением. Прежде всего, дом родителей, крыша которого была видна из окна его теперешней квартиры, потом нелепый, громадный дом Мюриель, дом на Солент-гарденз с разбитым окном и ветром, задувающим внутрь штору, а теперь это жилище Дэвида Флитвуда в Тейдон-Буа.

Из всех этих домов самым привлекательным был последний, частью кирпичный, частью покрытый потемневшими обшивочными досками, с фронтоном и решетчатыми окнами, с верандой над дубовой дверью, с большим пристроенным гаражом, с вьющимися растениями, возможно розами, наполовину закрывающими стену плотной зеленой листвой. Сад перед домом был аккуратным, ухоженным, достаточно красивым для картинки на пакете с семенами или на какой-нибудь рекламе, например, шланга или газонокосилки. Клумбу перед фронтальными окнами заполняли тюльпаны и какое-то цветущее дерево. На краю кормушки для птиц сидел, словно позируя, голубь, хотя, может быть, птица была каменной. Флитвуд сидел в инвалидном кресле, его колени были покрыты пледом, одна рука покоилась на голове лабрадора, в другой он держал несколько рукописных листов. Интервью у него брал репортер из «Стандард». Бывший полицейский вел речь главным образом о книге, однако не упоминал о вызвавшем паралич инциденте. Да, он доволен книгой; он получит существенный аванс от издателя; нет, он больше не собирается писать в будущем. Брак? Вряд ли, хотя, разумеется, это возможно. Да, у него есть подруга. Зовут ее Клара, она перепечатала ему рукопись.

Хорошо кое-кому, подумал Виктор, сложив газету и спрятав ее под бамбуковый столик. Деньги, успех, женщина, хороший дом – у Флитвуда есть все. А что у него? Меблированная комната, крохотная, по нынешним меркам, сумма денег в банке, тетя, собственность которой он может унаследовать только в том случае, если она забудет составить завещание. А если составит, он явно не получит ничего. В любом случае Мюриель, хотя она выглядит столетней, на самом деле не больше шестидесяти пяти. Она вполне может прожить еще лет двадцать.

Его молодость пошла псу под хвост. Иначе не сказать. Лучшие годы жизни прошли в тюрьме. В этот период происходит все самое лучшее, ты добиваешься успехов и начинаешь жить спокойной жизнью. К примеру, Алан, его ровесник, теперь, наверно, женат, имеет свой дом и процветающее дело. Виктор трудился на него как проклятый, вставал в любое время, зачастую вовсе не ложился, работал на него в течение пяти лет, когда надоело продавать «Форды», а Алан не только не приехал навестить его в тюрьме, но даже не написал. Полин, думал он, наверно, вышла замуж за какого-нибудь беднягу, который, возможно, приспособился к тому, к чему Виктор никак не мог привыкнуть: к ее ледяной непроницаемой холодности. Ну, не такой уж непроницаемой, он много раз проникал в это вялое, дряблое тело, лежавшее неподвижно, словно студень, пока Полин сосредоточенно изучала что-то на стене и думала о чем-то своем. Потом она во время секса начала становиться более бодрой и активной, болтала о том, что мать сказала ей утром по телефону, о замечаниях учителя истории по ее последнему сочинению. Однажды Виктор заметил, что она загибает пальцы, как будто что-то подсчитывая. Это так на него подействовало, что у него пропала эрекция. Виктор встал, оделся, вышел в темноту и изнасиловал девушку, шедшую домой кратчайшим путем через парк Хайгейт-Вуд. Девушка пришла в ужас, кричала и сопротивлялась. Это было совсем не то, что с вялой, болтливой ледышкой. Это было замечательно. Она кричала: «Не надо, не надо, не надо… О нет, нет, нет!» Выла, как животное: «О нет, нет, нет!»

Виктору потребовалось время, чтобы вспомнить, где и в каких обстоятельствах он уже это слышал, – к тому времени он совершил еще три изнасилования. Когда же эта сценка явственно встала в его памяти, он отказался об этом думать. Мысли об этом казались отвратительными, чуть ли не кощунственными. К тому времени они с Полин расстались. Но будь она страстной и любящей, жадной до секса, какими, судя по книгам, были женщины семидесятых годов, будь она при всем при этом его женой, разве он напал бы на двух женщин в Хэмпстед-Хит, на девушек на Уондзворт-Коммон, на Уонстед-Флэтс, в Эппингском лесу? Тем Рождеством, если бы эта другая Полин, преображенная Полин, была с ним, а не ушла пятью годами раньше, разве он заинтересовался бы так «люгером» Сидни и стащил бы его через несколько месяцев?

Той ночью Виктор плохо спал и видел долгий сон. Через час после ухода Тома он вышел, купил бутылку вина и выпил всю. Это был первый алкоголь, выпитый им за почти одиннадцать лет. Дженнер опьянел, как того ему хотелось, не задумываясь о похмелье. Его сон будто повторил его фантазии о собственной жизни как о дороге и о домах, появлявшихся за каждым ее поворотом. Только на сей раз после дома Мюриель и перед домом Солент-гарденз, 62, на дороге показывались многоквартирный дом на Финчли-Хай-роуд, где он жил с Полин, дом на Баллардз-лейн, где снимал верхний этаж во время ареста. Он шел по этой дороге, хотя ее гладкая поверхность теперь стала неровной, как грунтовка, усыпанная камнями, как в неприятном и заброшенном саду Мюриель. Дом на Солент-гарденз стоял особняком, вышедшим из ряда других, и верхнее окно было все еще разбито, ветер задувал внутрь и поднимал шторы. Почему в своем воображении, в своих снах Виктор всегда видел его с этой стороны, снаружи, хотя оттуда взглянул на него только раз, когда выходил в наручниках между двумя полицейскими?

Следующим был дом Флитвуда с фронтоном, почерневшими обшивочными досками и вьющимися розами, но он был не последним. Последней была тюрьма, где Дженнер провел больше десяти лет, длинное краснокирпичное строение с целым лесом труб, торчащих из красной крыши.

Почему у тюрем всегда так много труб? Это была первая мысль, которая пришла в голову Виктору, как только он открыл глаза. Там не тепло, там не блещут стряпней и, в конце концов, там не лучшим образом стирают. Сердце бешено колотилось, в голове стучало, во рту пересохло. Заснуть снова он не мог, поэтому встал, выпил воды прямо из-под крана и сел у окна, тупо и безнадежно глядя на Эктон. Забрезжил жемчужно-серый туманный рассвет. Из незакрытого окна до Виктора доносился щебет птиц и пока слабый, но с каждым мгновением становившийся все сильнее монотонный шум уличного движения. Деревья в многочисленных садах внизу только начали покрываться цветами – зелеными, белыми, розовыми. Светло-кисейная дымка была похожа на тонкую набивную ткань, укрывшую землю, кирпичи и камень. В этот момент, ненавидящий все человечество, Виктор подумал с гневом, от которого сжались кулаки, что все эти владельцы домов и садов настолько мелочны и жадны, что им и в голову не придет сажать простые деревья – только фруктовые, способные принести урожай и прибыль.