Спасти шпиона - Данил Корецкий Страница 18

Особой радости от встречи Рыбаченко не выразил и выглядел на удивление мрачным. Со Сперанским познакомился довольно сухо и выступить перед курсантами не пригласил.

– Я вчера позвонил Семаго, – сразу же перешел к делу полковник, обращаясь к Носкову. – Он дал согласие встретиться с товарищем Сперанским… А я вам уже не смогу помочь…

– Спасибо, Валентин Иванович, спасибочки, – раскланялся Профессор. – Как самочувствие-то ваше, Валечка? Что-то вы сегодня не такой, как всегда…

– Уж это точно, – с горечью сказал Рыбаченко. – Утром мне совершенно неожиданно вручили предписание на увольнение. Так что, сами понимаете, не могу уделить вам внимания… Не до того. Извините…

– Ай-ай-ай! – запричитал Носков. – Как же так? А кто же будет науку двигать, о курсантах заботиться, с выпускниками связи поддерживать?

Рыбаченко вздохнул.

– Свято место пусто не бывает. Поставят нового зама, он и будет работу вести. Просто неожиданно как-то. Начальник обещал продление, кадры согласились, а тут вдруг – бац! Как обухом по голове…

– Жалко, жалко, Валентин Иванович! Тут вы неправы, найти вам замену будет ох как непросто! Это большая потеря и для курсантов, и для института, и для ракетных войск! И о чем они там думают?!

Профессор сокрушенно покачал головой. И внезапно спросил:

– Зиночка сегодня работает?

Увольняемый полковник кивнул.

– Да вроде видел ее с утра…

– Тогда не будем вас задерживать, – расшаркался Носков. – Думаю, там разберутся. Никто не посмеет вас уволить! Я лично напишу министру! И Президенту напишу, если надо!

Рыбаченко растроганно пожал ему руку.

– Спасибо, Иван Семенович! Ничего не надо. Спасибо за поддержку!

– Нет-нет, я и всех ребят подниму на вашу защиту! Мы этого так не оставим!

Когда они вышли из кабинета, Профессор направился не к выходу, а в противоположную сторону, к боковой лестнице, ведущей в цокольный этаж.

– Вы куда? – удивился Сперанский.

– В столовую.

– Это еще зачем?

– Как зачем? – удивился в ответ Носков. – Обедать! Не уезжать же голодными…

Они спустились вниз, в пропахший тушеной капустой полупустой офицерский зал с высоким потолком и большими окнами, от которых ощутимо тянуло холодом. Носков облобызался с пожилой добродушной Зиночкой, та дала команду, и полная румяная раздатчица щедрой рукой отгрузила отставному обществоведу двойные порции рассольника и жаркого. Зиночка, скрестив руки на необъятной груди, внимательно наблюдала за процессом. Когда она смотрела на Ивана Семеновича, в ее взгляде читалась очевидная симпатия.

Американцу стало ясно: при каждом удобном случае Профессор тут прикармливается. Это своего рода ритуал, церемония, а сам Носков – кавалер ордена «Почетного Довольствия». Всех выдрессировал, старый лис…

Звон ложек и ножей отражался от стен, старшие офицеры сидели со старшими, младшие – с младшими. Носков поставил поднос на свободный столик, чувствующий себя неуютно Сперанский присел на краешек стула. Он сразу же отказался от еды, а Профессор и не думал настаивать. Обществовед съел двойной обед, на десерт выпил компот с пирожком, удовлетворенно потер ладошки.

– Ну вот, теперь можно ехать!

Давно переросшая уменьшительное имя Зиночка проводила их до дверей и на прощание чмокнула Носкова в дряблую щеку.

– Заходи, Ванечка, не забывай!

– Слушайте, в вас определенно есть какой-то магнетизм, – сказал Сперанский, когда они вышли на улицу. – Биополе особое, что ли… Ваши бывшие ученики так хорошо относятся к вам, просто удивительно. И Ардон, и Рыбаченко, и эта завстоловой… С какой, казалось бы, стати?

Ветер усилился. Он налетал порывами, бросал в лицо желтую листву и пробирал до костей. А пройти им предстояло с полкилометра.

– Как это – с какой? – пробрюзжал Профессор, ежась и поднимая воротник вытертого, серого в рубчик, пальто. Такие носили в конце восьмидесятых. – Не зря же я столько лет жизни отдал ракетному училищу и всему этому… высшему образованию. Любимый преподаватель, лучший друг молодежи, наставник в самом широком смысле… Они меня очень уважали! Знаете сколько народу набивалось на мои лекции? С других курсов приходили! Я ведь и в Политехе читал, и на истфаке МГУ, и в историко-архивном!.. Но ракетное я больше всего любил – за дисциплину, за ответственность. И они все меня обожали! А с Зиночкой у меня, дело прошлое, был даже роман…

Профессор вдруг как-то выпрямился, стал выше ростом.

– Ведь я был не просто засушенный ученый хмырь в перепачканном мелом костюме! Молодой парень, привлекательный, начитанный, к тому же знакомый с Высоцким, Окуджавой!.. Я…

Старик запнулся, достал из кармана носовой платок и торжественно высморкался.

– А к экзаменам моим как готовились! Ночей не спали! Дрожали! Ардона этого, с которым мы вчера говорили, валерьянкой отпаивали после зачета. Чуть без чувств не свалился!

– Я бы на его месте стрихнину вам подсыпал в борщ, – усмехнулся Иван Ильич. – Или чего-то посовременней…

Носков даже не повернул к нему голову, словно не услышал. Как токующий тетерев, он слышал только себя.

– Просто у мальчишек всегда были, есть и будут вопросы, – ехал он дальше по накатанной колее привычных рассуждений. – Самые разные, которые иного преподавателя могут повергнуть в шок. А я – тот наставник, у которого есть ответ на любой вопрос. Парни тянулись ко мне. И я всегда находил с ними общий язык.

– А-а!.. – весело протянул Сперанский. – Острые дискуссии… Смелее, молодые люди! Почувствуйте себя умными, взрослыми! Вперед! Проявляйте себя!

Сперанский коротко рассмеялся, замолчал и продолжил совсем другим тоном:

– Но теперь-то они хоть знают, кто вы такой?

Профессор некоторое время молчал. Он шел, глядя прямо перед собой, задумчиво вытягивая губы и будто собираясь с мыслями, чтобы достойно ответить на каверзный вопрос.

– А кто я такой? Я педагог. И они мне до сих пор благодарны, – продолжил он некоторое время спустя, как ни в чем не бывало. – И ведь есть за что. Вот Ардон тот же. Один из первых шел на курсе, светлая голова. Сам генерал Рукавишников имел на него виды, должность под него готовил в своем ОКБ… Квартиру отдельную выбивал в Звездном городке – о!.. Понимаете, что это такое в те годы?

Профессор притормозил и всем корпусом развернулся к Сперанскому.

– О-о-о! – повторил он еще раз, осторожно приподняв указательный палец на уровень своего носа.

И пошел дальше.

– Ну а вы-то тут при чем? – буркнул Сперанский.

Профессор усмехнулся с какой-то неожиданной хитринкой, словно мужичок, обманувший самого премьер-министра.

– А я на совещании в особом отделе, когда обсуждали выпускной курс, прямо сказал, что нельзя Ардону в люди, – проговорил он. – Не сносить пацану головы. И есть на то тридцать три причины… Я их тогда все по порядку и перечислил. И книжки эти английские по кибернетике, что у него под матрацем спрятаны, и вечное критиканство! И как он матерился, подвыпивший, в кафе «Космос», и выдержки из его личного дневника: про страну, про ЦК, про обороноспособность нашу, и все такое… Тихо так стало сразу. Никто больше вопросов не задавал. Куратор училища даже предлагал «волчий билет» Ардону вручить вместо диплома, но я этого доброхота осадил. Это лишнее. Заключение, уже готовое, тут же, на месте, выправили, и отправился наш Ардон вместо Звездного городка – в Заполярье, на базу подводных лодок Северного флота. Это уже не РВСН, это другой Главк, но он и там пошел по служебной лестнице, вот до капитана первого ранга дослужился. С другой стороны, двенадцать лет под водой – не сахар… Да еще на «разовой» лодке… Но это судьба!