Ритуальные услуги - Василий Казаринов Страница 18

— Ну, во-первых, несчастными я бы их не назвал. Во-вторых, ни о чем таком я не думал. Во всяком случае, умысла у меня не было. Просто сработал растительный инстинкт. Если хотите, это инстинкт сорного подлеска.

— Что-что? — прищурился Анатолий, отрываясь от работы.

— Подлесок просто растет, тянется верхами к свету, а корнями к питательным слоям почвы. И в этом своем вольном росте способен заглушить хороший, благородный лес. Но у него нет намерения убивать, скажем, сосну или граб.

— Хм, занятно. — С минуту он молча рассматривал меня, по-прежнему покачивая головой. — Но при всех ваших диких, дремучих, первобытных и явно каннибалических каких-то порывах вы производите впечатление порядочного человека, — с оттенком удивления произнес он. — И даже — ранимого, я бы сказал, хрупкого, способного на сильное и искреннее чувство… Вам случалось плакать?

Вопрос сбил с толку: мастеровой монах смотрел на меня прозрачными глазами и как будто угадывал кое-какие глубоко припрятанные тайны: с месяц назад случайно был включен телевизор, шла финальная сцена «Белорусского вокзала» — герои поют песню про то, что мы за ценой не постоим! — мои глаза увлажнились.

— В вас есть какая-то мучительная раздвоенность, Павел, я ее сразу почувствовал, уже в момент нашего знакомства.

— Где это? — Я протянул ему визитку, чтобы уйти от этого разговора.

Подслеповато щурясь, он поднес кусочек картона к глазам.

— Это, насколько я понимаю, соседний дом. — Он вернул мне визитку и углубился в работу.

— Ну ладно, Бог вам в помощь. — Я направился к выходу из мастерской.

— Вы любите читать? — неожиданно спросил он, когда я уже вышагивал в коридор.

И опять его вопрос сбил с толку: читано было много, но скорее из инстинктивной потребности тренировать глазную мышцу — вникать в укрытые между строк смыслы, если они, конечно, там и были, охоты нет уже давно, растительная жизнь тем и хороша, что самодостаточна: все необходимые для здорового существования смыслы растворены в самом воздухе, которым дышишь, влаге, которую высасываешь из почвы. Пригрело солнце, растопив остатки черного от пыли весеннего снега — готовься выбросить ядрышки почек; просыпался скаредный летний дождик — пей от вольного, запасаясь влагой на случай череды долгих раскаленных засушливых дней; пахнуло холодом — ссыпай листву.

— Читать? — переспросил я. — Конечно. Последние девять месяцев я, ложась спать, просматриваю одну книжечку. Ее написал некто Кукушкин.

— Как? — наморщил брат Анатолий лоб. — Куку…

— Кукушкин. Называется она «Ритуальные услуги. Документы, консультации, разъяснения». Издательство «Социальная защита». Очень душевная книга. Ее чтение успокаивает перед сном и настраивает на философский лад.

— Вы невозможный человек, Павел. Вам нравится быть циником?

— Здоровым — да.

— То есть?

— Ну, без изрядной доли здорового цинизма мне в этой реке не выгрести. Тем более что грести всегда приходится против течения.

— Бог в помощь, — напутствовал меня в спину Анатолий.

2

Нужный дом соседствовал с храмом. Миновав узкие ворота, прошел в тесный внутренний дворик с аккуратной клумбой по центру, пересек его по диагонали, подошел к глухой черной двери в левом углу и надавил на клавишу переговорного устройства. Из динамика раздалось приглушенное шуршание, после некоторой паузы поверх него наслоился отдаленный, с металлическим оттенком мужской голос, долго выспрашивал, кто я такой, откуда, куда и зачем, муторный разговор затягивался — похоже, парню, бубнящему в микрофон, хотелось узнать всю мою биографию, начиная с безоблачных лет счастливого пионерского детства, и я уже был близок к тому, чтобы послать собеседника куда подальше, но в этот момент дверь цыкнула зубом и разрешила потянуть себя за круглую золотистую ручку.

Ход ее был тяжел и плавен — железа изготовители этого бронированного щита не пожалели.

В тесном предбаннике сразу оказался под обстрелом пристальных зеленоватых глаз рыжего веснуш-чатого молодого человека с квадратным, совершенно неподвижным и бесстрастным лицом. Габариты привратника были настолько внушительны, что оставалось только удивляться, как это он ухитрился втиснуться в крохотную нишу слева от входа, отделенную от прихожей толстым стеклом.

Просветив меня рентгеновским, словно у пограничника в международном аэропорту, взглядом, он дотянулся до пульта, нажал какую-то кнопку и едва заметно кивнул на следующую дверь, за ней в уютном, вытянутом пеналом холле меня принял очередной охранник в темном костюме, который ему был несколько тесноват, во всяком случае небольшое вздутие пиджака в районе левого бока бросалось в глаза: наверняка там, чуть ниже подмышки, он греет не медицинский термометр, а нечто более существенное.

Миновав миноискатель, я свернул направо и двинулся вверх по узкой мраморной лесенке на второй этаж. В обстановке квадратной приемной чувствовалось то, что принято называть отсутствием внимательного женского глаза. Ни тебе розового плеска гераней на подоконнике, ни запаха духов, ни какого бы то ни было иного намека на присутствие секретарши. Ее роль исполнял очередной молодой человек, сидевший за пустым столом рядом с затянутой в бледно-рыжую кожу дверью в кабинет. Взгляд его был устремлен в пустую стену, сжатые в кулаки руки покоились на столе. Движением опустившихся и приподнявшихся век он дал понять, что оповещен о моем присутствии в приемной, и опять уставился на стену.

— У вас тут общество женоненавистников? — спросил я, усаживаясь без приглашения на черный кожаный диван.

— У нас тут, блин, охранное агентство, — беззлобно отозвался он и вдруг изменился в лице, чуть приподнялся со стула и улыбнулся в пространство. Я было воспринял разительные перемены в его настроении на свой счет, но ошибся: в приемную легкой летящей походкой входила молодая женщина.

Одета достаточно строго — светлая юбка до колен, телесного цвета жакет — однако это именно та изысканная строгость, которая имела смутно угадываемое второе дно, она — очень ненавязчиво, контрабандно — несла свою пикантную сексуальность.

Высокий разрез плотно, словно вторая кожа, сидящей на крутых бедрах юбки на ходу обнажал почти «от» и «до» загорелую ногу, в небрежном распахе жакета открывалась белоснежная маечка с круглым вырезом, опущенным ровно настолько, чтобы над кромкой его соблазнительно оттенялась впадинка между высоких плотных грудей, в ложбинку тонким ручейком струились, огибая основание красивой шеи, нити золотой цепочки с маленьким нательным крестиком, — при взгляде на него кровь начала пениться, а рука рефлекторно сунула сомкнутые колечком пальцы в рот.

В ответ на приглушенный свист она вздрогнула и сделала нетерпеливый жест рукой, словно отгоняя надоедливого комара, зудящего над ухом, но было поздно: золотой крестик, приподнятый бюстом на сильном вздохе, соскользнул в тесную ложбинку между грудей, и Голубка махнула крылом, хотя ведь прошедшая мимо женщина нисколько на Голубку не была похожа: та была проста и обжигающе естественна в каждом своем жесте, сокрушительно прямолинейна в любой, даже случайной, фразе, а в этой угадывался человек со вкусом и в самом деле с двойным дном, стремящийся не выплескивать наружу пикантность своих форм, но прекрасно знающий им цену и умевший с максимальной выгодой и при этом без какого бы то ни было намека на вульгарность их подать.