Акведук на миллион - Лев Портной Страница 18

Пожелание исполнили быстро. Мало того, позволили Жану прийти ко мне. Только я, махнув рукой на солдата, улегся в постель поверх тюфяка, как заскрежетали засовы и раздался знакомый голос:

— Сударь, где ж это вы-с?

Жан стоял со стопкой одежды в руках в полосе света, падавшего через забранное решеткой окно, и пучил глаза на солдата.

— Здесь. Где ж мне быть-то?!

Я указал камердинеру на стол:

— Клади сюда.

— А, сударь! — воскликнул Жан жалостным голосом, но с торжествующими нотками. — Говорил-с я вам, от писем-с одни неприятности! Вот что теперь вышло-с!

— Молчал бы, дубина, — добродушно промолвил я, отчасти признавая его правоту.

Не ответив, камердинер вышел из камеры — ее отчего-то держали открытой. Мосье Каню вернулся, втащил два тюка. Дверь закрыли. А Жан с хозяйской сноровкой начал распаковывать вещи.

Помимо заказанного мною мундира, он принес теплую исподнюю одежду, пуховую подушку, одеяло, домашнюю снедь.

— Жан, у меня уже есть две подушки, — сказал я.

— Откуда ж мне знать, сударь? — развел он руками.

— Черт побери, куда ты принес столько вещей?

Его забота тронула меня. Но в то же время рассердила уверенность французишки в том, что я угодил в тюрьму надолго.

Жан покосился на солдата и прошептал по-французски:

— Вот что, сударь, вы бы деньгами меня снабдили-с! А то ж как же теперь-с?!

— Какими деньгами, дубина?! — еще больше рассердился я.

— Как — какими? — развел он руками. — Вас-то теперь лет десять не дождешься! А то и повесят-с! А мне на какие шиши, извините-с, жить прикажете-с? Квартиру-с содержать?!

— Не положено! — раздался голос солдата. — По-русски изъясняться извольте!

— Да ты не волнуйся, Жан, — продолжил я на родном языке. — На квартире мы сэкономим! Ты для себя-то вещей почему не взял? Ты же теперь здесь поживешь, в соседнем номере — я договорился!

— Сударь! Сударь! — завопил Жан. — Вы все шутить-с изволите-с! А я из-за вас по миру пойду-с! Это вы тут на казенных харчах…

— С чего ты взял, что я шучу? — хмыкнул я. — Я, конечно, не принцесса Володимирская, но вполне могу позволить себе камердинера в тюремных условиях. Ну и горничную неплохо бы. Я тебе подскажу заведение, где ее нанять. Обратишься к мадам Шерамбо…

— Сударь! Сударь! — Жан встревожился не на шутку. — Все бы вам-с зубоскалить! И между прочим-с, смотрите, что я принес.

Он развернул сверток, бросив на пол ворох оберточной бумаги, и поставил на стол кофейную чашечку с блюдечком. Эту пару китайской работы я привез в прошлом году из Лондона.

— Время! Время! — прокричал солдат.

— Ладно, иди, — сказал я камердинеру.

— И бумагу забери! Не положено! — добавил служивый.

Жан собрал мусор и ушел. Проскрипели засовы. Я встал сбоку от соглядатая, сбросил с себя сырую одежду и надел сухой, еще хранивший домашнее тепло мундир. Затем я сел за стол, взял в руки чашечку, поднял ее к окошку. Свет был слабым — будто бы вечерело и цапли на озере готовились к ночлегу, шелестели камыши, слышался едва уловимый аромат кофия.

Эх, жалко будет, если чашечка пропадет!

Накатила тоска. Что, если занятые государственными делами друзья нескоро вмешаются в мою судьбу?! А то еще ввиду всяческих политесов превратят меня в разменную монету? Встанет вопрос: за кого в первую голову хлопотать — за меня или за каких-нибудь поляков? И тот же князь Адам в угоду своим амбициям попросит за соотечественников! Да и вопрос еще, знают ли они о случившемся? Не подвела бы графиня де ла Тровайола!

Я с тоскою оглядел стопки одежды, оставленные Жаном. Неужели все это понадобится?! Господи, лучше уж сразу сдохнуть!

Алессандрина не подвела! Ночью заскрежетала дверь, и зычный голос провозгласил:

— Графа Воленского к товарищу министра внутренних дел!

Вошел унтер-офицер и уже будничным тоном окликнул меня:

— Андрей Васильевич.

Черная карета в сопровождении драгунов понесла меня в черную петербургскую ночь. И когда мы проезжали через мосты — сперва Петровский [18], затем Никольский [19]и Исакиевский [20], разыгрывалась моя фантазия, будто эти мосты знаменовали перемены в моей жизни.

Возомнилось, что поездка закончится тем, что приведут меня в просторный кабинет, и я не сразу замечу, что свечи стоят нетронутые, и письменный прибор сверкает неестественной чистотой, только появится смутное ощущение, что кабинет еще не обжит. И спрошу я: «Ну? Зачем подняли меня среди ночи? Где же товарищ министра [21]юстиции?» А с меня оковы снимут и скажут: «Андрей Васильевич, так вы же и есть товарищ министра юстиции!» Двери распахнутся настежь, войдут лакеи со свечами, за ними их величества Александр Павлович и Елизавета Алексеевна, следом со скромной улыбкой на губах княжна Нарышкина, будут аплодировать. Появятся друзья с поздравлениями, в глазах — ревность, ну так — самая малость. Гаврила Романович поздравит меня, тщательно соблюдая церемониальный этикет, в подчеркнуто сухих словах скроется неудовольствие. А государь шепнет на ухо: «Андрей Васильевич, на Державина внимания не обращай. С докладами заходи в любое время напрямую ко мне без особого приглашения!» Последним выйдет из тени старый граф Строганов, и я скажу ему: «Ну-с, Александр Сергеевич, где там ваш список? Давайте сюда! Всех на свободу!»

Погруженный в сладкие грезы, я и не заметил, как экипаж остановился. Мы прибыли ко дворцу Строгановых. Поднялась суета, меня провели в павильон к Николаю Николаевичу. Лопоухий поручик и двое драгун последовали за мной. Они сняли с меня оковы, я сбросил шинель лакею, и руки вновь заковали.

Прошли в гостиную. Увидев меня, Новосильцев поспешил навстречу с объятиями.

— Братец мой, что с тобою стряслось?

— Что стряслось? — переспросил я. — Николай Николаевич, вы помните, вчера говорил я о заговоре…

Он не успел ответить. Раздался голос старого графа:

— Ну, где он?

Я обернулся, Александр Сергеевич обнял и трижды расцеловал меня.

— Спаси Бог вас! — воскликнул я. — Жизнью обязан вам!

— Не мне, не мне, Андрюша. Благодарите прелестную особу, графиню Алессандру. А я, — старый граф развел руками и с легким укором в голосе продолжил: — Что я? Я всего лишь перешел к последнему, четыре тысячи восемьсот сорок шестому, делу.