Брызги шампанского - Михаил Черненок Страница 18

– Трудно дается фермерство?

– Дело не в трудности, а в непредсказуемости происходящего. Сейчас в России никто и ни за что не отвечает. Народные избранники в Думе без стыда и совести лоббируют собственные интересы. Исполнительная власть, понимаешь, похожа на спящую красавицу, изредка вскрикивающую во сне о незабвенной ВЧК времен Феликса Эдмундовича. Газеты захлебываются смакованием политического мордобоя и описанием жутких заказных убийств. А на государственном телевидении, блин горячий, вообще главная забота – прокладки «Олвэйз», с которыми Марина впервые познакомилась в прошлом году, и теперь бедовой девке сам черт не страшен.

Голубев, улыбнувшись, сразу посерьезнел:

– С прокладками, конечно, перебор. Однако насчет фермерства, насколько знаю, есть и Указ Президента, и правительственные постановления, и других документов уже много настряпано.

– Документов много, – согласился Куделькин. – Но на той кухне, где их стряпают, или старые плиты, или пьяные повара. Все испечено так, что господина чиновника ни с какой стороны не объедешь. Куда ни сунься, везде надо подмаслить, дать «на лапу». Не страна, а публичный дом с продажными госслужащими. Короче, сплошной бардак.

– Нельзя отождествлять эти два понятия, – с хитринкой подхватил Слава. – Публичный дом – это четкая организация, а бардак – неуправляемая система.

Куделькин усмехнулся:

– Хрен редьки не слаще…

Эмоционально начавшийся разговор постепенно перешел в спокойное русло. Жизнь Богдана Куделькина до поры до времени катилась гладко. В Раздольное он приехал с красным дипломом сельхозинститута об окончании механического факультета и с партийным билетом в кармане. Столь модное в ту пору сочетание красных корочек позволило вчерашнему студенту сразу занять должность главного механика считавшегося передовым колхоза «Светлый путь». Удачно начавшуюся карьеру сгубили вспыльчивый характер и чрезмерно обостренное чувство справедливости.

Поначалу Куделькин ходил на работу будто на крыльях. Однако, чем глубже вникал в дела хозяйства, тем больше убеждался, что «образцовые» успехи «Светлого пути» – чистой воды липа. Высокая урожайность зерновых культур достигалась за счет неучтенных гектаров пахотной земли, а показательные надои обеспечивал большой гурт якобы не существующих буренок. Свои обескураживающие выводы Богдан прямолинейно высказал председателю колхоза Гусянову. Семен Максимович посмотрел на своего помощника по механической части как на бестолкового ученика и спокойно объяснил, что на приписках благополучно держится вся советская система со времен первых пятилеток. Другого молодого специалиста-ловчилу такой аргумент наверняка убедил бы, но Куделькин, привыкший учиться без шпаргалок и воспитанный на светлых идеях коммунизма, запальчиво решил покончить с очковтирательством. На первой же отчетно-выборной партконференции, где он оказался делегатом, Богдан с высокой трибуны огорошил притихший зал сногсшибательным выступлением. В райкоме партии переполошились. Тут же было принято апробированное решение: «За недостойное поведение, выразившееся в публичном распространении клеветнических слухов, исключить Куделькина Богдана Афанасьевича из рядов КПСС». С лишением партийного билета Куделькин автоматически лишился должности главного механика.

Ошарашенный несправедливостью Богдан по наивности стал писать жалобы во все партийные инстанции. В ответ получал невразумительные отписки. Лишь после обращения в ЦК КПСС из райкома в Раздольное приехал излучавший доброту говорливый председатель парткомиссии. Наедине выслушав Богдана и полистав документы, разоблачающие приписки, он заходил по кабинету и расшумелся, как воробей, запутавшийся в сухих вениках: «Безобразие! За такие махинации Гусянова надо отдавать под суд! Мы это дело рассмотрим на бюро! Справедливость восстановим! Не опускай рук, Богдан Афанасьевич, держись!»

Куделькин продержался без ответа больше месяца и поехал на прием к первому секретарю. Просидев в приемной с очаровательной вежливой секретаршей почти целый день, но так и не удостоившись аудиенции, зашел к председателю парткомиссии. Тот по-прежнему лучился добротой, однако «из сухих веников уже выпутался» и не шумел. Панибратски положив Богдану на плечо руку, он грустно посоветовал: «Успокойся, дружок. Плетью обуха не перешибешь. Побереги нервы, они тебе еще пригодятся». Полный смысл этого совета дошел до Богдана позднее, когда все попытки устроиться на работу в другие хозяйства с треском провалились. Даже хорошо знавшие деловые качества Куделькина председатели колхозов и директора совхозов смущенно опускали глаза: «Извини, против линии райкома партии не попрешь».

– Вот так, без злого умысла, я стал своеобразным диссидентом с волчьим билетом, – хмуро завершил Куделькин свою невеселую одиссею.

– В другой район не пробовали уехать? – спросил Голубев.

– Пробовал. Увидев инженерный диплом с отличием, работодатели восхищенно восклицали: «Ого!», а узнав об исключении из партии, раскрывали рты: «А-а-а»… – Богдан от одной сигареты прикурил другую. – Подрыгался я туда-сюда и понял, что моя песенка спета. Не распуская нюни, зажал нервы в кулак, надел спецовку тракториста и голове своей, как пел Высоцкий, стал руками помогать. Чтобы не выделяться из среды механизаторов, в получку соображал на троих, за компанию поматеривал власть и активно участвовал во всех битвах за урожай. В этот нелегкий для меня период Гусянов, надо отдать ему должное, не злорадствовал над моим поражением. Напротив, делал вид, будто не замечает выпивок, и заработком не ущемлял. Я тоже в отношении его держал язык за зубами, помня народную мудрость: «Победителей не судят». Короче, в недалекой перспективе мне предстояло пополнить ряды спившихся неудачников, но тут зазвучали перестроечные фанфары…

– И вы решили заняться фермерством?

– Как это ни парадоксально, на фермерство меня благословил Семен Максимович. Гусянов раньше других сообразил, где на безнадзорной стройплощадке в период хаоса можно хорошо погреться. Едва вышло разрешение на аренду земли, он в соседнем колхозе у дружка председателя арендовал за бесценок обширный яровой клин под пшеницу. Вспахали и засеяли арендованные гектары за ящик водки Кеша Упадышев и Гриня Замотаев. А когда пришла пора жатвы, друзья по случаю запоя оказались не в состоянии работать. Тут Гусянов подкатился ко мне. Разговор завел издалека. Мол, видишь, Богдан Афанасьевич, каким концом дело оборачивается? Не сегодня-завтра колхозный строй рухнет, а потому, дескать, надо загодя готовиться к иной жизни. И предложил за восемьсот рублей взять из колхозного гаража в личное пользование вполне исправный трактор «Беларусь». Предложение было заманчивым, но в ту пору названная сумма являлась для меня неподъемной. Развел я руками: «Рад бы, Максимыч, взять, да карман не позволяет». – «Невелика беда, – улыбнулся Гусянов. – Давай сделаем так: ты комбайном уберешь мой арендованный клин, а я за „Беларусь“ внесу в колхозную кассу деньги». На том и ударили по рукам. Не знаю, сколько сотен тысяч выручил Семен Максимович за намолоченную мной пшеницу, но я таким вот образом стал владельцем трактора. Потом, когда началось фермерство, Гусянов же помог мне взять в Агропромбанке льготный кредит под небольшой процент.