Мертвые, вставайте! - Фред Варгас Страница 18

– Ты не пойдешь, потому что не внушаешь доверия, вот почему, – отрезал Марк, на ходу повязывая галстук. – Если я приведу ее сюда, не пяльтесь на нее, как на добычу. Будьте естественны.

Марк вышел, а Люсьен спросил у Матиаса, что надо делать, чтобы иметь естественный вид.

– Надо лопать, – сказал Матиас. – Того, кто жует, никто не станет бояться.

Матиас схватил доску для резки хлеба и отрезал два толстых ломтя. Один из них он передал Люсьену.

– Но я не голоден, – сказал Люсьен жалобно.

– Ешь хлеб.

Матиас и Люсьен уже взялись за свои толстые ломти, когда вернулся Марк, мягко подталкивая перед собой молчащую молодую женщину, усталую на вид, прижимавшую к себе довольно большого ребенка. В голове у Марка промелькнул вопрос, почему это Матиас и Люсьен едят хлеб.

– Садитесь, прошу вас, – сказал он чуть церемонно, чтобы успокоить ее.

Он взял у нее мокрую одежду.

Матиас молча вышел из комнаты и вернулся с одеялом и подушкой в чистой наволочке. Жестом он предложил молодой женщине уложить ребенка на угловой диванчик у камина. Бережно укрыл его одеялом и развел огонь. Вот уж истинный охотник-собиратель с большим сердцем, морщась, подумал Люсьен. Но молчаливые действия Матиаса тронули его. Сам бы он об этом не подумал. У Лю-сьена легко подкатывал ком к горлу.

Молодая женщина уже почти не боялась и гораздо меньше мерзла. Должно быть, из-за огня в камине. Он отлично помогает и от страха, и от холода, а Матиас развел сильное пламя. Но теперь он не знал, что сказать. Только крепко сжимал ладони, будто хотел раздавить молчание.

– Это кто? – спросил Марк, стараясь быть любезным. – Я имею в виду ребенка.

– Мальчик, – ответила молодая женщина. – Ему пять лет.

Марк и Люсьен важно кивнули.

Молодая женщина размотала повязанный вокруг головы шарф, встряхнула волосами, набросила промокший шарф на спинку стула и подняла глаза, чтобы посмотреть, куда же она попала. На самом деле все рассматривали друг друга. Но трое евангелистов быстро поняли, что у женщины, нашедшей у них приют, лицо достаточно тонкое, чтобы совратить святого. Это была не та красота, которая сразу бросается в глаза. Ей было, должно быть, около тридцати. Ясное лицо, детские губы, изящные скулы, густые черные волосы, коротко остриженные на затылке, – все вызывало у Марка желание взять это лицо в руки. Марку нравились вытянутые и чересчур утонченные фигуры. Он не мог понять, был ли ее взгляд вызывающим, смелым и быстрым или же ускользающим, трепетным, затуманенным и робким.

Девушка все еще держалась натянуто, часто оглядывалась на уснувшего мальчугана. На лице у нее блуждала слабая улыбка. Она не знала, как заговорить, да и нужно ли говорить. Имена? Не начать ли с имен? Марк всех представил. Он добавил, что его дядя, бывший полицейский, спит на пятом этаже. То была несколько тяжеловесная, но полезная подробность. Молодая женщина, казалось, немного успокоилась. Она даже встала и подошла к огню погреться. На ней были полотняные брюки, довольно тесно облегающие ее узкие бедра, и очень просторная рубашка. Совсем не тот тип женственности, что у Жюльет с ее открытыми платьями. Но над рубашкой светилось прекрасное маленькое лицо.

– Вы не обязаны называть свое имя, – сказал Марк. – Просто шел дождь. А вы… вы с ребенком, мы и подумали… Словом, мы подумали.

– Спасибо, – сказала молодая женщина. – Очень мило, что вы подумали, я уж и не знала, на что решиться. Но я могу назвать свое имя – Александра Хауфман.

– Немка? – резко спросил Люсьен.

– Наполовину, – ответила она чуть удивленно. – Мой отец был немцем, а мать – гречанка. Меня часто называют Леке.

Люсьен что-то удовлетворенно пробурчал.

– Гречанка? – спросил Марк. – Ваша мать гречанка?

– Да, – сказала Александра. – Но… что тут такого? Это так странно? В нашей семье многие живут за границей. И я родилась во Франции. Мы живем в Лионе.

В лачуге не было этажа для античности, будь она греческой или римской. Но все невольно вспомнили о Софии Симеонидис. Молодая женщина, наполовину гречанка, часами сидящая у дома Софии. Очень черноволосая и черноглазая, как и та. С гармоничным и звучным голосом, как и у той. С хрупкими запястьями, длинными и легкими руками, как у той. Только у Александры были короткие, чуть ли не обкусанные ногти.

– Вы ждали Софию Симеонидис? – спросил Марк.

– Откуда вы знаете? – удивилась Александра. – Вы с ней знакомы?

– Мы соседи, – заметил ей Марк.

– Правда, какая я дура, – сказала она. – Но тетя София никогда не упоминала о вас в своих письмах моей маме. Хотя надо признаться, пишет она не часто.

– Мы здесь недавно, – пояснил Марк.

Молодая женщина, похоже, что-то сообразила. Она осмотрелась.

– Так это вы въехали в заброшенный дом? В Гнилую лачугу?

– Совершенно верно, – сказал Марк.

– Не такая уж она и гнилая. Немного пустовато, быть может… почти как в монастыре.

– Мы здесь неплохо потрудились, – сказал Марк. – Но это не интересно. Вы в самом деле племянница Софии?

– В самом деле, – подтвердила Александра. – Она сестра моей матери. Как видно, вас это не радует. Вам не нравится тетя София?

– Нравится, и даже очень, – сказал Марк.

– Тем лучше. Я позвонила ей, когда решила перебраться в Париж, и она предложила мне с сынишкой пожить у нее, пока я не найду новую работу.

– Вы потеряли работу в Лионе?

– Нет, я ее бросила.

– Она вам не нравилась?

– Да нет, это была хорошая работа.

– Вам не нравился Лион?

– Нравился.

– Тогда, – вмешался Марк, – зачем же переезжать и устраиваться здесь?

Молодая женщина минуту помолчала, сжимая губы, словно пыталась удержаться от признания. Она крепко обхватила себя руками.

– Думаю, мне там невесело жилось, – выговорила она.

Матиас немедленно принялся нарезать новые ломти хлеба. В конечном счете это оказалось съедобно. Александре он предложил ломоть с вареньем. Она улыбнулась, кивнула и протянула руку. Ей пришлось снова поднять лицо. У нее в глазах, вне всяких сомнений, стояли слезы. Ей с трудом удавалось сдерживать слезы, чтобы они не текли по щекам. Зато у нее дрожали губы. Не одно, так другое.

– Не понимаю, – заговорила Александра, поедая хлеб с вареньем. – Тетя София все устроила уже два месяца назад. Она записала сына в школу в этом квартале. Все было готово. Она ждала меня сегодня и должна была встретить на вокзале, чтобы помочь с ребенком и с багажом. Я очень долго прождала ее, потом решила, что она не видела меня десять лет и, верно, не узнала, так что мы разминулись на перроне. Тогда я приехала сюда. Но дома никого нет. Не понимаю. Я подождала еще. Может, они в кино. Только это очень странно. София бы про меня не забыла.