Человек наизнанку - Фред Варгас Страница 18

Адамберг еще раз посмотрел в окно: рыжая стояла у дома напротив, с нее ручьями текла вода. Иногда она пряталась в засаде, иногда гримировалась и переодевалась, как в сказке, но ее почти всегда можно было узнать. Когда она появлялась в своем привычном обличье, он начинал гадать, вооружена она или нет. Она часто просто следила за ним, как сейчас, даже не прячась, — должно быть, подумал он, для того, чтобы заставить его понервничать.

Однако у Адамберга нервов не было. Он не ведал, что значит сжиматься в комок, приходить в возбуждение, что значит напрягаться, впрочем, как и расслабляться. Благодаря своей природной беспечности он всегда придерживался одного и того же неспешного ритма жизни и, казалось, на все смотрел равнодушно, отрешенно. Его коллеги порой не могли понять, интересует комиссара тот или иной предмет или ему совершенно нет до него дела. О страхе Адамберг тоже имел самые смутные представления, и дело было не в отваге — скорее в безразличии.

Ровное поведение комиссара оказывало умиротворяющее, почти гипнотическое воздействие на окружающих и, безусловно, творило чудеса во время допросов. При этом оно иногда вызывало раздражение, чувство обиды и несправедливости. В особенности у тех, чьи попытки заставить Адамберга реагировать не увенчались успехом. К числу таких людей принадлежал и инспектор Данглар, в полной мере испытавший на себе множество ударов судьбы, как сильных, так и слабых, — словно велосипедист, отбивающий себе зад на рытвинах и ухабах. Просто прореагировать, думал Данглар, — разве это так сложно?

Рыжую девушку звали Сабрина Монж, и ей было невдомек, что комиссар обладает возмутительной способностью поглощать эмоции. Она не знала также, что в первые же дни ее охоты полицейские оборудовали запасной выход из квартиры Адамберга. Через подвалы, соединявшиеся между собой, можно было попасть в дом, находившийся за два квартала от жилища комиссара. Наконец, девушка не знала и о том, что относительно нее у Адамберга давно уже имеется точный план и он в поте лица работает над его осуществлением.

Адамберг в последний раз взглянул на девушку и вышел. Порой он испытывал к ней жалость, но Сабрина была убийцей, ее следовало опасаться, — впрочем, это ненадолго.

Он неторопливо направился к бару, расположенному в полукилометре от его дома. Впервые он случайно зашел туда два года назад и с тех пор считал это место самым лучшим. Этот ирландский паб назывался «Черные воды Дублина», в нем были кирпичные стены и постоянно царил невообразимый шум. Комиссар любил одиночество, когда он мог дать волю своим мыслям, но ему также нравились люди, их движения и голоса, он, как насекомое, насыщался их присутствием. Единственное, что его тяготило, это привычка людей болтать без умолку, их словесный поток врывался в мысли Адамберга и мешал им бродить свободно. Значит, необходимо было где-то укрыться, а укрыться — следовательно, снова замкнуться в одиночестве, чего Адамберг стремился избежать хотя бы на несколько часов.

«Черные воды Дублина» оказались идеальным решением этой сложной проблемы: посетителями бара были почти исключительно ирландцы, они много пили и громко разговаривали, однако их языка Адамберг не понимал. Он думал, что, должно быть, остался единственным обитателем нашей планеты, не знающим ни слова по-английски. Всякий раз, как он приходил в «Черные воды», это первобытное неведение позволяло ему с удовольствием плескаться в реке жизни, не испытывая при этом ни малейшего неудобства. В этом дивном приюте Адамберг часами сидел и безостановочно чертил что-то на листке бумаги в ожидании, пока мысли окажутся на поверхности сознания.

Адамберг обычно так и находил решение: он ждал, когда идея придет сама собой. Когда она всплывала у него перед глазами, словно мертвая рыба на гребне волны, он подхватывал ее и изучал во всех подробностях, стараясь оценить, нужна ли она ему в данную минуту, представляет ли она интерес. Адамберг никогда не размышлял, он то ли мечтал, то ли грезил, а потом оставалось только собрать урожай идей. Так рыболов, погрузив в воду сачок, водит им из стороны в сторону, затем вытаскивает и шарит в нем, нащупывая то камешки, то песок, то водоросли, то ракушки, пока не находит среди них креветку. В голове Адамберга попадалось множество водорослей и камней, бывало, он в них крепко запутывался. Приходилось многое отбрасывать, от многого избавляться. Он осознавал, что разум служил ему чем-то вроде хранилища разных по своей значимости идей и что у большинства людей голова устроена совсем по-другому. Он также заметил, что между его собственными мыслями и мыслями его заместителя Данглара существует большая разница, такая же, как между сачком, полным всякой ерунды, и аккуратным прилавком в рыбном магазине. Но что он мог с этим поделать? В конечном счете ему все-таки удавалось кое-что выудить, если его не слишком торопили. Вот так Адамберг и пользовался своими мозгами, они были словно богатые рыбой морские воды: веря в их благодатную силу, человек давно уже отказался от намерения подчинить их своей воле.

Толкнув дверь «Черных вод Дублина», комиссар прикинул, что сейчас должно быть около восьми часов. Он не носил часов и сверялся по внутреннему хронометру, никогда не спешившему и не опаздывавшему больше чем на десять минут. Вентилятор под потолком бара не мог разогнать густой кисловатый запах «гиннеса», а может, пивного перегара, который Адамбергу со временем стал даже нравиться. Руки прилипали к лакированным столам, залитым пивом и наспех вытертым. Адамберг занял место, положив на стол блокнот на пружинке и небрежно бросив куртку на спинку стула. Этот столик был лучшим во всем пабе: на стене над ним красовалась огромная старая вывеска, где были изображены три серебряных замка, объятых пламенем, — как объяснили Адамбергу, герб старинного гэльского города Дублина.

Он сделал заказ официантке Энид, крепкой белокурой девушке, которую не могло свалить с ног даже изрядное количество «гиннеса», и попросил позволения посмотреть восьмичасовой выпуск новостей. Здесь все знали, что Жан-Батист — полицейский, и признавали за ним право в случае необходимости пользоваться их телевизором, стоявшим в дальнем углу под стойкой. Адамберг встал на колени и включил телевизор.

— Ну что, очередная заварушка? — спросила Энид с заметным ирландским акцентом.

— Да один волк повадился жрать овец не так далеко отсюда, — ответил комиссар.

— А вы-то тут при чем?

— Не знаю.

«Не знаю» — так Адамберг чаще всего отвечал на вопросы. И вовсе не потому, что он был ленив или рассеян, — он действительно не знал правильного ответа и честно в этом признавался. Это безмятежное неведение завораживало, а порой крайне раздражало его помощника Данглара, который считал, что можно совершенно нормально исполнять свои обязанности, не будучи осведомленным о сути дела. Адамберг, наоборот, наиболее продуктивно работал именно в состоянии неуверенности, неопределенности, поскольку оно более всего соответствовало его натуре.

Энид, нагруженная тарелками, ушла в зал обслуживать посетителей, а Адамберг стал сосредоточенно смотреть информационный выпуск. Ему пришлось вплотную приблизить голову к телевизору: в «Черных водах», как всегда, стоял адский шум, и голос комментатора был почти не слышен. Комиссар с четверга внимательно следил за новостями, но за это время ему ни разу не попалось сообщение о меркантурском волке. Вот и все Адамбергу казалось очень странным, что история закончилась так внезапно, ни с того ни с сего. Он не сомневался, что это только короткая передышка и продолжение еще впереди; возможно, оно будет не слишком забавным, но уж точно фатально неизбежным. Почему — он не знал. И почему это его так интересовало, он тем более не знал. Собственно, в этом он и признался Энид.