Черный верблюд - Эрл Дерр Биггерс Страница 18

— Ах, это вы, Спенсер! Входите, — улыбнулся ему инспектор.

— Я подобрал его на Калакуа-авеню, — сказал Спенсер, кивая на дверь, — и решил, что вы будете рады возможности потолковать с ним. Он не мог сообщить мне, что делал сегодня вечером.

Человек, о котором говорил полицейский, поспешил приблизиться к Чану.

— Надеюсь, мы не опоздали, — нахально заявил он.

Оглядевшись, незнакомец вспомнил о правилах хорошего тона, некогда преподанных ему, и поспешил снять соломенную шляпу.

— Мой шофер совершенно невыносим, — сказал он. — Он ухитрился заблудиться.

Мужчина говорил уверенным тоном светского человека, но тону этому противоречила его странная внешность. Он был одет в грязные полотняные брюки, синюю рубашку без воротничка, вытертую бархатную куртку, когда-то красного цвета, и поношенные туфли, сквозь дыры в которых просвечивали голые ноги.

В столовой смолк гул голосов, по-видимому, там прислушивались к происходящему в гостиной.

— Прошу вас, — Чан жестом предложил незнакомцу сесть.

Тот взглянул на Файфа, и на лице его заиграла довольная улыбка.

— Итак, — сказал Чан. — Кто вы такой?

Мужчина пожал плечами.

— Я мог бы назваться Смитом.

— С тем же успехом вы могли называться и Джонсом, — заметил инспектор.

— Это дело вкуса. Во всяком случае, я предпочитаю быть Смитом.

— Где вы живете?

Смит замялся.

— Если вы настаиваете, чтобы я был совершенно откровенен, то я вынужден признаться, что живу на пляже.

Чан улыбнулся. Направившись к двери, ведущей на террасу, он позвал Кашимо и велел ему обыскать Смита.

— Я тоже попрошу вас об этом, — сказал Смит, — и если вы найдете что-нибудь похожее на деньги, то, пожалуйста, скажите мне.

В карманах у Смита оказались гребень, ржавый перочинный нож, бечевка и какой-то предмет, походивший на монету, но при более близком рассмотрении оказавшийся медалью. На ней было выгравировано: «Третий приз по классу пейзажа. Академия изобразительных искусств. Пенсильвания».

Чан вопросительно взглянул на Смита.

— Да, — пожал тот плечами, — должен сознаться, я художник. Разумеется, не гениальный, так как получил всего лишь третий приз. Первый приз был не из бронзы, а из золота, и при нынешних обстоятельствах золотая медаль очень бы мне пригодилась. Но мне она не досталась.

Приблизившись к Чану, он добавил:

— Надеюсь, вы не сочтете нескромностью, если я осведомлюсь, что породило это внезапное вмешательство в мою личную жизнь? Неужели в этом городе частное лицо не ограждено от того, чтобы первый встречный полицейский мог задержать его и подвергнуть обыску?

— Сожалею, что я затрудняю вас своими вопросами, но вынужден спросить: были ли вы сегодня вечером на пляже?

— Нет, не был. Я находился в городе по своим личным делам и меня задержал этот толстый…

— В какой части города вы были?

— В парке.

— Вы кого-нибудь встретили там?

— Да. Хотя причислить этих людей к изысканному обществу нельзя, но я не избалован.

— Вы не были на пляже, — задумчиво повторил Чан. — Кашимо, проводите вместе со Спенсером этого господина к павильону и сравните обнаруженные там следы со следами его башмаков.

— Слушаюсь! — поклонился японец, торопясь выполнить распоряжение инспектора.

Чан посмотрел на Файфа.

— Какая утомительная работа, — вздохнул он. — Но чем был бы человек, если бы ему не приходилось трудиться? Он стал бы Смитом.

Гости мисс Фен толпились в дверях столовой, и Чан попросил их расположиться в гостиной. Джейнс взглянул на часы. Пять минут двенадцатого. Он вопросительно посмотрел на Чана, но тот сделал вид, что не заметил этого.

К Чану приблизился Тарневеро.

— Есть что-нибудь новенькое? — спросил он вполголоса.

— Круг нашей деятельности расширился.

— Я предпочел бы, что бы он как можно более сузился, — усмехнулся Тарневеро.

Кашимо и Спенсер со Смитом вернулись.

—Ваше предположение оказалось правильным, инспектор, — сказал Спенсер. — Следы у павильона оставлены вот этой обувью, — он указал на ноги Смита.

Смит смутился.

— Действительно, отвратительная обувь, — кивнул он. — Но что поделаешь? На Гавайях нет настоящих любителей искусства. Если бы вы видели, какими картинами украшают здесь гостиные, если вы поглядели на местных Рембрандтов! Я сам третьесортный художник, но даже если бы мне за такую мазню предложили новую пару…

— Послушайте, вы солгали мне, — перебил его Чан.

Смит пожал плечами.

— Вы говорите с откровенностью и прямотой, обычно не свойственной вашей нации. Действительно, я умолчал о настоящем положении вещей, полагая, что это пойдет на пользу…

— Кому?

— Как кому? Мне. Я заметил, что здесь что-то не в порядке, и решил, чтобы не оказаться вовлеченным…

— Вы уже вовлечены. Скажите, сегодня вечером вы были в павильоне?

— Нет, могу заявить это под присягой. Но я был поблизости и простоял несколько минут под окном.

— Что вы делали у павильона?

— Размышлял, удобно ли будет там расположиться на ночь. Это одно из моих любимых мест.

— Я попрошу вас повторить еще раз то, что вы сказали. И на этот раз говорите только правду.

— У меня оказалось немного денег, и я три дня провел в городе. До этого на вилле еще никто не жил. Сегодня мои деньги кончились, я ожидал получения чека, но он не пришел… — После минутной паузы он добавил: — Здесь на почте отвратительные порядки. Я буду жаловаться.

— Итак, ваши деньги подошли к концу, — снова перебил его Чан.

— Да, и я был вынужден ночевать под открытым небом. Я покинул город и вернулся на пляж.

— В котором часу?

— Сэр, ваш вопрос смущает меня. Порой, проходя мимо витрин, я смотрю на часы и знаю, который час. А вообще-то… — Смит развел руками.

— Итак, вы приблизились к павильону…

— Я был очень удивлен, увидев, что в павильоне горит свет, и решил, что за время моего отсутствия кто-нибудь снял виллу. Гардины были задернуты, но до меня донеслись голоса, мужской и женский. И я подумал, что выбрал не очень удачное место для ночлега.

Смит умолк. Чан не сводил глаз с Файфа, который слушал Смита, напряженно стиснув руки.

— Я стоял у окна, ветер шевелил гардины, и я отчетливо видел находившегося в павильоне мужчину.