Все, что мы когда-то любили - Мария Метлицкая Страница 18

И она знала, что с этим надо просто смириться.

Анна смеялась:

– Ой, представляю, как ты достаешь своих! Бедные дети, бедная Шира!

– Шира не бедная, – коротко бросал он и завершал разговор.

Вообще про жену он особенно не распространялся. Жалел Анну, понимал, что в любом случае ей неприятно. Наверное. Но как-то обронил:

– Знаешь, трудно признавать свое поражение. Трудно и неохота. И вообще – закон бумеранга никто не отменял.

Она долго думала про «поражение». Значит, брак с Широй не удался. Но ведь тогда он влюбился, и наверняка у них был отличный секс, то, чего он был лишен многие годы. Шира – яркая, пестрая, броская, быстрая. У нее удачная карьера, красивая внешность, прекрасная фигура. Она моложава, спортивна, у нее все получается. Она хорошо образованна, любит музыку, ходит на танцы. В такую женщину просто влюбиться. Она как пестрый, разноцветный, душистый сад. Но что там внутри, Анна не знает. Слава богу, что не знает.

И про бумеранг она уточнять не стала. В конце концов, никто никого не бросил. Просто после ухода Мальчика жить вместе стало невыносимо. Это было совместное решение, вернее, Анна это решение искренне поддержала.

* * *

К новой жизни привыкали долго. К вечеру Анна валилась без сил. Падала в кресло и начинала плакать. Мареку везло больше: утром он уходил на работу и не видел ее дня, суетливого, тяжелого физически и невозможно трудного морально.

Пока Мальчик был маленьким, обычные заботы молодой матери были не в тягость: помыть, поменять белье, накормить и вывезти во двор, раздеть после прогулки, и снова вымыть, и снова накормить.

Дождаться массажистку. Перед сном, после купания, сделать массаж самой. Потом укол, обработать кожу, дать лекарство.

Через год они уже были опытными родителями неподвижного ребенка. Мальчик рос, и все становилось сложнее: поднять, перевернуть, выкупать, накормить. Ребенок по-прежнему не хотел есть, плакал, точнее, слабо пищал, если ему что-то не нравилось, отворачивал маленькое, худое, бледное и измученное личико, молоко проливалось, жидкая кашка растекалась по подбородку, от яблочного пюре начиналась рвота.

Купаться он не любил, пищал как котенок.

Анна смотрела на него, и сердце рвалось от жалости. И в который раз задавала один и тот же вопрос: почему? Почему это произошло именно с ними? С молодыми, здоровыми, любящими друг друга?

– Потому что судьба, – сказал Марек.

Кстати, он вел себя безупречно – прибежав с работы, тут же хватал Мальчика на руки. Пытался накормить, пел песенки, ставил пластинки, рассказывал сказки. Но на маленьком личике сына не было ни единой эмоции. Хотя Анне казалось, что он ее узнает. Нет, вряд ли, ей просто хотелось так думать. Никакой радости узнавания у него не было. Правда, и испуга не было. Ничего на его личике не было – ни испуга, ни радости, ни улыбки.

Ни-че-го.

Она вспоминала соседского мальчика-дауна: тот улыбался, ходил, самостоятельно ел, громко плакал. Любил мороженое и вафли с карамелью, после которых облизывал пальцы. Он обожал мать и стремился к другим детишкам. А у них с Мареком никогда не будет и этого…

А Марек верил. Верил и надеялся, что все как-то выправится. Лучшие врачи, самые знаменитые светила, грязевые курорты, бесконечные массажи и упражнения, и все по кругу, по кругу…

– Медицина идет вперед, – храбрился он. – И я уверен…

– Пожалуйста, хватит! – перебивала его Анна. – Я не могу это слышать! Неужели ты действительно веришь? Неужели ты не понимаешь? Не понимаешь, что он… он растение!

И все-таки каждый шажок, минимальный, мизерный, они считали великой победой. Мальчик взял ложку, и ерунда, что ложка упала. Он смог удержать ее пару секунд! Не без помощи, но все равно. Мальчик поставил кубик на кубик. Мальчик полусидит в подушках и почти не заваливается. Кажется, Мальчик узнал мелодию и обрадовался. Или им показалось? Мальчик лизнул мороженое и захотел еще. Мальчик любит клюквенный кисель. Требует – показывает глазами – в кровать любимого плюшевого слоника. Это был не просто прогресс – это была победа.

На все курорты ездили вместе, Марек ни разу не отпросился в отпуск с друзьями. Не сбегал в компании, перестал ходить в кино и в гости. Зато гордо выгуливал коляску с ребенком на улице. Он не стеснялся его, а Анна… Анна терялась среди людей, тушевалась и опускала глаза.

Мама помогала. Приходила и приносила то суп, то гуляш, то кастрюлю с бигосом. Это здорово выручало. Но на руки Мальчика не брала – боялась. Или брезговала? Подойдет, глянет издали и с тяжелым вздохом отходит. На его успехи реагировала вяло. «Я рада», – отвечала она, не проявляя ни малейшей радости. Наверное, ей эти победы казались настолько незначительными, что не о чем и говорить. Когда Анна с Мареком радовались, бурно обсуждая достижения Мальчика, пани Малиновски смотрела на них с такой жалостью, с которой смотрят на душевнобольных.

Марек и Анна совсем не ссорились. Спорили иногда, но не ссорились. Видя, как она устает, он обнимал ее и целовал ее волосы.

– Как я люблю твои кудряшки! – Он гладил ее по голове. – Шелковые и нежные, как ты сама.

Она ни разу не усомнилась в нем, ни разу ни в чем не заподозрила, ни разу не заревновала. Они по-прежнему были единым целым, этакой глыбой, непробиваемой скалой, которая устоит перед всем, перед самым опасным и сложным, потому что глыба эта, эта скала, состоящая из двух молодых, усталых, замученных и неопытных людей, не имеет зазоров, разломов и трещин.

А вот в постели все изменилось – Анна не могла оставаться прежней. Она не могла горячо, как раньше, ласкать его, стонать от наслаждения, шептать «ужасные» слова. Она понимала, что ему это нужно. Он молодой и здоровый мужчина, она не может, не должна ему отказывать. Но не получалось. Он обнимал ее, а она думала о сыне. Как они могут заниматься этим, когда за стеной спит их Мальчик? Она всегда думала о Мальчике, каждую минуту. И еще – о той несправедливости, которая выпала на их долю.

Амалия приходила редко и только по вечерам, зная, что племянник уже спит. В детскую не заходила, заводила разговор ни о чем – о новом платье, о замшевых ботиках. «Цена тааакая!» – Амалия закатывала глаза. Еще она жаловалась на коллег, на мать, ставшую к старости страшно занудной, критиковала знакомых, рассказывала про новинки кино. И лишь перед самым уходом нехотя спрашивала:

– Ну а что у тебя? Все нормально?

Анна понимала: сестра боится, что она начнет жаловаться, плакать, проклинать и рассказывать про свою жизнь. Она улыбалась и повторяла за сестрой:

– Да, у нас все нормально, не беспокойся.

Можно подумать, Амалия беспокоилась! Со вздохом облегчения сестра убегала.

«Не на что обижаться, – уговаривала себя Анна. – Во-первых, Амалия есть Амалия. А во‐вторых, никто не хочет слушать про чужое горе. И видеть его – тем более».