Пианино из Иерусалима - Анна Малышева Страница 18

Внезапно она увидела добродушное круглое лицо Дениса Гурина и одновременно поняла, что спит. Это совсем не мешало ей разговаривать со старым приятелем. Но разговор получался странный – Александра пыталась поведать ему о своих сегодняшних впечатлениях, а говорила совсем о другом, сама себе удивляясь, испытывая смутный стыд оттого, что произносит какие-то глупые фразы. «Он решит, что я дура, и отменит аукцион», – мелькнула у нее нелепая мысль. Но остановиться она не могла – с губ, против ее воли, срывались тяжелые, вязкие фразы, лишенные смысла. Александра в чем-то оправдывалась, пыталась острить, чтобы избежать каких-то вопросов, которые она боялась услышать… Гурин презрительно кривил рот. Это было так мучительно, что Александра застонала, стискивая зубы. И проснулась.

Ее окружала все та же темнота, рассеченная резким белым светом. Фонари были далеко внизу, на набережной, но на крыше отеля стояли яркие прожектора, освещавшие весь фасад здания, обращенный к морю. Балкон за полупрозрачными белыми шторами был залит мертвенным сиянием.

Она поежилась, глубже прячась под одеяло. Сердце сжимала тоска. Александра не любила эти пробуждения среди ночи, в чужой стране, в чужом углу, в отеле или в доме малознакомых людей. В такие минуты она остро ощущала свое одиночество, от которого в Москве совсем не страдала. Вслед за этим тревожным чувством подкрадывались другие: тревога за будущее, угрызения совести – прожито немало, а не сделано ничего… Ей начинало казаться, что рассвет никогда не наступит и с ней уже ничего хорошего не произойдет.

Тихо выругавшись, Александра коснулась ледяного пола босыми ногами, прошла в ванную, включила свет, взглянула на свое бледное лицо в зеркале. Умылась. Сон окончательно прошел. На часах была половина третьего ночи.

Она прошлась по номеру, зажгла лампу на чайном столике, включила телевизор и несколько минут изучала каналы. Оставила передачу про природу на английском. Вид орлов, парящих над водопадом, успокаивал. Заглянула в мини-бар. Мысленно позавидовала людям, которые могут утихомирить тревогу алкоголем. Ей бы стало только хуже. Откинула штору, раздвинула балконные двери и, кутаясь в халат, вышла на балкон.

Ветер сперва отхлестал ее по щекам, затем схватил за волосы – как ревнивый муж, поджидавший за дверью припозднившуюся супругу. Море взревело во тьме, приветствуя Александру, словно публика – вышедшую на сцену примадонну. Художница подошла к перилам, содрогаясь от холода, и взглянула вниз, на большую стоянку перед отелем.

Наверное, в сезон здесь не нашлось бы свободных мест. Сейчас, в декабре, стоянка была полупустой. Александра пересчитала машины, по детской привычке загадав про себя: четное число – ее ждет удача, нечет – провал. Получилось шестнадцать машин. И как это было ни глупо, художница вдруг повеселела. И тут же заметила еще одну машину, семнадцатую. Та стояла в самом углу стоянки, поодаль от остальных автомобилей, на кузов падала черная, густая тень растущего рядом куста. Машина была темной, синей или черной, и потому не сразу бросилась в глаза. Александра больше развеселилась, чем расстроилась, – ее насмешило собственное суеверие. Она попробовала рассмотреть море, убедила себя, что это у нее получилось – хотя ничего, кроме чернильной тьмы, так и не увидела. Художница уже собиралась вернуться в номер, выпить чаю и снова попробовать уснуть… Как вдруг заметила в том углу стоянки, где был припаркован семнадцатый автомобиль, какое-то движение. Она бросила взгляд в тот угол и вздрогнула.

Дверца со стороны водителя была теперь открыта. В шаге от машины стоял мужчина – он показался ей очень высоким и худым, но, может быть, это шутили тени. Ветер становился все сильнее. В понимании Александры, это был уже не шторм, а настоящий ураган. Мужчина не курил, не звонил по телефону – просто стоял, заложив руки в карманы черной куртки, чуть нахохлившись, пряча затылок в воротник. Потом он поднял голову и взглянул прямо на Александру.

Ее было отлично видно на ярко освещенном балконе. Она на шаг отступила от перил, и мужчина, словно привязанный к ней невидимой нитью, сделал шаг вперед, не сводя с нее взгляда. Александра дрожала, но виновником был не холод – прожив долгие годы в неотапливаемой мансарде, она закалилась так, что перестала простужаться. Эта дрожь рождалась где-то под сердцем. Лица мужчины она рассмотреть с такого расстояния толком не могла, это было светлое пятно с едва намеченными резкими чертами. В свете стоящего рядом фонаря серебрился ежик волос на макушке. Седина или световой эффект.

Держась очень прямо, Александра повернулась и переступила порог номера. Задвинула дверь. Тщательно задернула шторы. Взяла пульт от жалюзи, и тут же положила его на место. «Незачем закрывать жалюзи, я на восьмом этаже. Снизу ничего не видно». Тем не менее она погасила лампу. Теперь номер был освещен только экраном телевизора. Огромная стая фламинго рыбачила на отмели. Вдали, за ртутно блестящим озером, виднелись горы.

Ничего преступного мужчина на стоянке не делал, ничего отталкивающего в его облике не было. Художница даже не могла с точностью сказать, смотрел ли он на нее или любовался небом. Но Александра почувствовала его взгляд – как бесцеремонное, жесткое прикосновение. «И он как будто знал, что я здесь. – Она продолжала следить за перемещениями стаи фламинго, едва сознавая, на что смотрит. – Да нет! Ничего он не знал и смотрел не на меня. Нервы разболтались. Мне бы радоваться, что внезапно удалось заработать, ничего не делая! По нынешним-то временам, когда на один кусок – десять ртов…»

Основательно отругав себя за мнительность, Александра выключила телевизор. Чай она заменила бутылочкой воды, которая отыскалась в мини-баре. Прежде чем лечь в постель, художница, не удержавшись, снова вышла на балкон.

Машина, стоявшая в углу парковки, исчезла. Теперь на стоянке перед отелем было шестнадцать машин. Но у Александры пропала охота играть в чет – нечет. Она забралась под одеяло, приказала себе ни о чем не думать…

…И проворочалась до рассвета.