Агасфер. Чужое лицо - Вячеслав Каликинский Страница 18

⁂

Сонька в этих оргиях участия не принимала. Не то чтобы никто не обращал внимания на довольно миловидную женщину, которой едва минуло 35 лет. Скорее уж наоборот: европейская знаменитость привлекала и самых молоденьких матросов – всякому было бы лестно при случае небрежно упомянуть о том, что нынче вот «оприходовал» ту самую Соньку Золотую Ручку. К ней неоднократно подступались с недвусмысленными предложениями – она же только недобро ухмылялась. А на слишком настойчивых в упор глядела своими глазами цвета стали так, что матросики мгновенно тушевались и отступали, ища женщин посговорчивее. Заняв самое прохладное, обдуваемое место в трюме, Сонька с той же недоброй улыбкой обмахивалась веером, сделанным из тряпочек и щепочек, и о чем-то напряженно размышляла. О чем? О чем могла думать мадам Блювштейн, кроме как о побеге?

Попробовать обольстить одного из караульных? Такие прецеденты в ее жизни бывали – взять тот же побег, организованный для нее молодым надзирателем смоленского тюремного замка Василием. Влюбившись в знаменитую аферистку с чарующим голосом, он сумел вывести Соньку из тюрьмы. Убежали они недалеко – до поля с одиноким стогом сена, в котором стареющая аферистка подарила Василию единственное, что может дать мужчине спасенная женщина. Она и сама наслаждалась тогда в минуты короткой свободы молодым и сильным телом, словно предчувствуя, что это последняя в ее жизни настоящая любовь. Пусть короткая, на часок, но любовь. Ей было искренне жаль Васю-Василька – она-то знала, что он сейчас заснет, а она потихоньку исчезнет, оставив ему одно-единственное будущее – уже мчащуюся по следам беглецов погоню, каторгу и кандалы…

Там, в стогу, Сонька нашептывала Василию ласковые слова, однако насчет своего собственного будущего не слишком обольщалась. Европейская известность, многочисленные портреты и сам стиль ее работы сделали аферистку легко узнаваемой в любом обществе. Два-три дня, максимум неделька на воле – вот и все… В России ее загнали, как обессилевшую лань. И за границу уже не проскочить – в каждой казарме пограничной стражи развешаны ее портреты.

А жаль, вздохнула Сонька. Последние года три-четыре она часто задумывалась о старости, о дочерях и их будущем. Там, в Европе, она благоразумно сделала несколько тайников, в которых хранила наиболее ценные ювелирные изделия и драгоценные камни. Ни одному следователю, ни на одном суде она так и не призналась, что где-то хранится на черный день часть ее добычи. Дерзко отшучивалась, ссылалась на свое мотовство, на слабую женскую память.

Часть драгоценностей она даже сумела превратить в звонкую наличность – но ее было немного. Чтобы дорого продать легко узнаваемую ювелирку, нужно время, нужен доверенный мастер, способный не только сделать колье, диадемы и ожерелья неузнаваемыми, но и сохранить их для заказчицы. А ей с этим никак не везло! Мастера или бездарные попадались, или совсем бессовестные: когда она после очередной неприятности с арестом или короткой отсидки являлась за своим добром, ее нахально не узнавали, грозили полицией, приказывали убираться прочь.

И все равно припрятанной добычи могло хватить до конца ее дней – нужно было только время, неспешный поиск хороших мастеров-ювелиров и страна, где она не успела наследить. В общем, время, время и время – которого у нее уже, считай, не было…

И с товарками по тюремному пароходу отношения не складывались. Она открыто презирала этих недалеких бабенок, в основном мужеубийц или поджигательниц, охотно раздвигающими ноги перед матросней за жалкие полтинники. Да еще и с шуточками, прибауточками, скабрезностями в адрес «лентяев» или «неумех». Она не осуждала их вслух – но ведь женщины очень чутки на отношения! И товарки платили ей той же монетой – презрением.

Когда шальная волна – вот удивительно, даже порой во время полного штиля – неожиданно захлестывала распахнутые по случаю жары иллюминаторы и начинала плескаться чуть ли не под коленями, эти плебейки заставляли вычерпывать воду и ее, Соньку. Когда это произошло впервые, мадам Блювштейн лишь отвернулась, грубо, по-мужски выругав «мокрощелок». Однако тут же получила увесистый удар черпаком по голове.

– А ну-ка, еще раз скажи, что не будешь убираться вместе со всеми! – яростно подступила к ней здоровенная бабища.

Сонька умела быстро ориентироваться. И мгновенно сообразила, что одной против сотни разъяренных женщин ей не устоять. Забьют, изуродуют, а матросики только посмеются над гордой аристократкой. Не говоря ни слова, она встала, взяла черпак и принялась вместе со всеми вычерпывать воду.

Однажды ее грубо растолкали ночью. Сонька соскочила со своей шконки с черпаком в руках и услышала презрительный смех.

– Смотрите, бабоньки, фря-то наша совсем умом тронулась: и спит с черпаком! Иди, аристократка, человек тебя сурьезный к решетке кличет!

– Неужели этому сурьезному человеку вас, б…ей подзаборных, мало? Не пойду! – и Сонька решительно полезла на свою шконку.

– Гляди, не проторгуйся, девонька! – опять захохотали бабы. – Нужна ты ему больно со своими обвислыми цыцками! Дело у Семы Блохи к тебе какое-то!

«Ивана» Сему по кличке Блоха Сонька знала. И слышала о нем много: такой, коли захочет, любую молодку мигом и безо всяких полтинников на карачки поставит. Коли зовет такой, надо идти…

Сонька, хоть и спала голой, как все, накинула халат, и, обходя сопящие парочки, направилась к решетке, разделяющей левый отсек трюма надвое.

Сему Блоху она заметила не сразу: раскачивающиеся под коридорным потолком фонари рассыпали повсюду причудливые тени. А Блоха сидел в уголке, только прищуренные глаза посверкивали в полутьме.

– Ну, здравствуй, Софья! Садись-ка рядом, разговор сурьезный к тебе имею!

Помолчав, Сема Блоха удивленно покрутил головой:

– Скажи мне кто лет этак пять назад, что с бабой по самому что ни на есть мужскому делу советоваться стану – плевка бы пожалел на того человека!

– Ну и не советуйся, – фыркнула Сонька. – Я тебя не заставляю…

– Не дерзи! Такое ценить надо! Ты, говорят, женщина головастая, пятерым мужикам в сообразительности фору дашь. И «масть» у тебя недаром в нашем деле наивысшая. Я вот, например, простой вор. А ты на высшей ступени – аферистка! Образованная, несколько языков знаешь, в любом обществе своей выглядишь…

– Сема, ты меня ведь не за комплиментами ночью поднял, а? Наши «мокрощелки» и так своими воплями спать не дают. Позвал советоваться – советуйся, а не тушуйся!

– Ладно… Ну, предупреждать тебя насчет язычка короткого даже не буду – само собой! Должна знать, как каторга с такими поступает. А дело у меня вот какое: подумали-помыслили мы с товарищами и решили захватить кораблик наш, «Ярославль». Что скажешь, Софья?