За тридцать тирских шекелей - Данил Корецкий Страница 18

Такой стол нелегко найти не то что где-то на периферии, но и во всем Ленинграде! Да и то не факт… Разве что на знаменитой фотографии из «Книги о вкусной и здоровой пищи», выпущенной в 1955 году и отражающей не столько изобилие, изысканность и доступность продуктов, повседневно потребляемых советскими людьми, сколько представление вождей об этом деликатном вопросе…

– Ну что, Феликсушка, давай, за твое здоровье! Сегодня тебе исполняется сорок три, прекрасный возраст, когда все еще впереди, – поднимает бокал с густой «Хванчкарой» реставратор художественного музея Игорь Охотников. Ему немного за пятьдесят, сухощавый, верткий, вид почти всегда недовольный, может, оттого, что он альбинос. Белые ресницы, красные, вечно воспаленные глаза, чувствительная к солнцу кожа… Чему тут радоваться?

– Поддерживаю! Здоровья тебе, дорогой друг! – говорит Петя Сухомлинов. Он пьет экспортную «Столичную». Ровесник Охотникова, но выглядит гораздо старше, по незнанию можно подумать, что уже к шестидесяти подкатывает… Среднего телосложения, редкие седые волосы смазаны бриолином и аккуратно зачесаны назад. Серые глаза спокойно и внимательно рассматривают сотрапезников, будто выискивают в них какую-то червоточинку, какой-то обман или неискренность: профессия адвоката сказывается! Хотя чего тут выискивать – двух из трех он знал как облупленных, а с Охотниковым и вовсе учился в школе… Они даже во многом были похожи: оба лоснились от самодовольства, а важностью осанки и властными лицами напоминали советских или партийных руководителей районного звена. И одевались соответственно: шитые в ателье строгие костюмы, белые сорочки, обязательные галстуки…

– И я присоединяюсь, – поднял пузатый бокал с «Двином» третий сотрапезник – Серега Пересветов, который при знакомстве представляется свободным художником. Действительно, ему не надо ходить на службу, и он не боится, что вдруг постучит участковый и выпишет предостережение за тунеядство, потому что он член Союза художников, а следовательно, может вести свободный образ жизни. Правда, Сухомлинов трактует этот оборот по-другому: дескать, «свободный художник» – это художник, которого еще не посадили. Пересветову шутка не нравится, он морщится, но терпит: Сергей самый молодой – недавно тридцать пять лет разменял, к тому же вошел в узкий круг солидных людей относительно недавно, еще не притерся… И даже внешне от них отличается: круглое розовощекое лицо, узкая шкиперская бородка, купленные у фарцы джинсы «Монтана», кожаная итальянская куртка и джинсовая рубашка, – дешевый шик неформалов, тусующихся на Невском у кафе «Сайгон»… Он считал, что это очень круто, но сейчас понял, что попал не в цвет!

– Здоровье не купишь, не выменяешь и даже не украдешь! – неожиданно скомкал он свой тост, чем вызвал некоторое недоумение присутствующих.

– Спасибо, дорогие друзья, спасибо, – тостуемый даже встал, чтобы выразить благодарность и уважение своим гостям. По очереди чокнулся со всеми. Дождался, пока они выпили, и тоже медленно, со вкусом, осушил рюмочку хорошо очищенной водки.

Это и был Граф. Он полностью оправдывал свое прозвище. Ухоженный брюнет с небольшой аккуратной бородкой, которая придавала ему иконописный вид. Длинные волосы цвета воронова крыла вроде бы небрежно спадали по обе стороны худощавого лица, но на самом деле эта небрежность была изобретательно продумана и добивалась специальной стрижкой и тщательной укладкой. Отутюженная кипенно-белая рубашка, переливающийся перламутром костюм – привозной, итальянский, запонки с крупными рубинами. Ну, и все, что к этому облику прилагается – изысканные манеры, грамотная речь, изобилующая незнакомыми словечками и диковинными оборотами. «Господин безупречность» – называли его дорогие девушки, с которыми он иногда проводил время в этом же кабинете. Несмотря на все перечисленное, Граф работал в скупке ювелирных изделий оценщиком.

Но это не имело значения. Ибо столь разномастную четверку собрала здесь не профессия, а та страсть, которая жгла их, казалось бы, заскорузлые и бесчувственные к обычным человеческим ценностям, сердца. Ибо профессии у них были разные и для вида, а страсть одна – и для души. Коллекционеры антиквариата и древних ценностей. Аристократы духа, сутенеры искусства, святые и подлюги… Друг друга зовут ласково – «коляши», с ударением на втором слоге. Но сейчас в «Астории» собралась элита «коляш», их генералитет. Пересветов, конечно, в этот круг пока не вошел, но одной ногой уже вступил. Парень хваткий, быстрый, отец занимает солидный пост, а сынок имеет связи в молодежной среде… К тому же у генералов обязательно должны быть адъютанты на подхвате. Тем более, страсть к антике, а тем более к наживе, горит, горит в его душе. И сейчас качество этой страсти каждому предстояло продемонстрировать.

– А теперь подарки, – многозначительно улыбаясь, объявил Охотников и осторожно поставил на стол небольшую синюю коробочку, похожую на те, в которых иногда продавали духи «Climat», но с тщательно заклеенной фольгой этикеткой. – Открывай, только аккуратно…

Граф придвинул коробочку ближе, трясущимися руками медленно снял крышку. Высокомерная вальяжность исчезла, глаза блестели, сейчас он напоминал неизбалованного мальчишку, получившего вожделенный подарок в День рождения.

– Ух ты! – зачарованно выдохнул крупнейший знаток антиквариата.

В коробочке находилась фарфоровая статуэтка – узкоглазый, с отвислыми усами над нарисованной улыбкой мудрец, скрестивший ноги в позе лотоса. Халат из красной глазури, штаны из голубой, золотые разводы, голова на невидимом шарнире… Сейчас голова покачивалась вверх-вниз: дзинь, дзинь, дзинь. Сама по себе.

– Китайская, эпохи Мин, – удовлетворенно сообщил Охотников, откинувшись на высокую спинку обтянутого кожей дубового стула. Гримаса недовольства с его лица исчезла, что бывало крайне редко.

– Ну, ты уважил, дорогой Игорь Петрович! Удивил! А чего он качается? Там же никакой пружины быть не может…

– А это он тебя приветствует. Или поздравляет. Видать, какая-то в нем хитрость имеется. Правда, правда! Когда я торговался, он сам по себе закивал: «Дескать, покупай, не жмоться!» Ну, я и купил!

– И сохранность прекрасная, – Граф осторожно взял статуэтку в руки, поднес к лицу, внимательно изучая. Потом встал, подошел к окну… всмотрелся.

– Слушай, на нем какая-то сетка трещин… Такое впечатление, что он склеен из осколков! – озабоченно сказал Граф, возвращаясь и ставя статуэтку на стол.

– У меня тоже было такое впечатление, – кивнул Игорь Петрович. – Но ты думаешь, я не заставил продавца при мне сделать рентген? Вот справка: «Статуэтка сидящего мудреца выполнена из цельного материала…»

Рядом с фигуркой легла половина листа бумаги с фиолетовым штампом в углу и круглой печатью на подписи под неразборчивым текстом.

– Да и невозможно склеить из стольких осколков, – вмешался Сухомлинов. – Для этого надо вначале разбить ее вдребезги, а потом собрать заново! Нонсенс! Это какой-то древний прикол, который может увеличить ее ценность в десятки раз!

– Фарфор и так прет в гору! – сказал Охотников. – Помните, я молочник с двумя чашечками и блюдцами за восемь рублей купил в комиссионке? Фабрики Кузнецова?