Северное сияние - Нора Робертс Страница 18

По шуму можно было догадаться, что подготовка к празднику в разгаре. Лестничный проем и даже вентиляционные шахты сотрясались от танцевальной музыки. Гудели голоса — казалось, звук отлетает от стен и половиц. Раздавался смех. И топот ног — по-видимому, танцы уже начались.

Он сидел один в темноте.

На него накатила депрессия. Неожиданно, без предупреждения. Только что он сидел за столом и разбирал бумаги — и вдруг на него обрушилась черная тяжесть и придавила страшным весом.

Так случалось и раньше, и всякий раз — абсолютно внезапно. Ни малейшего замешательства, никакой тоски, и вдруг — резкий переход от света к тьме.

Это была не безнадежность. Безнадежность — это отсутствие надежды, а для этого надо иметь четкое представление о самой надежде. И это не было горе, отчаяние или гнев. С любой из этих эмоций он бы справился.

Это была пустота. Бездонная, пустая черная дыра, в которой нечем было дышать и которая поглощала его целиком.

Функционировать он мог и в этой пустоте, этому он уже научился. Если ничего не делать, люди не оставят тебя в покое, а их сочувствие и беспокойство будут лишь сильнее заталкивать в пучину.

Он мог ходить, говорить, существовать. Он только не мог жить. Такое у него было ощущение, когда на него накатывала эта пакость. Ходячая смерть — вот как он себя чувствовал.

Такое же ощущение у него было после гибели Джека, когда под действием наркотиков боль пузырилась и отступала, а мысли о случившемся устилали дорогу к забытью.

Но функционировать он мог.

Он закончил работу, запер участок. Приехал назад в «Приют», пошел наверх, к себе в номер. Разговаривал с людьми. Не помнил, с кем и о чем, но помнил, как двигал губами и изо рта вылетали слова.

Он поднялся к себе и запер дверь. И теперь сидел в темноте.

Какого черта он здесь делает, в этом захолустье? Холод, мрак, безлюдье… Неужели он такой прямолинейный, такой предсказуемый, что ничего другого не придумал, как выбрать себе город вечной зимы, в точности отражающий его внутреннее состояние?

И что он хотел доказать своим выбором? Тем, что приехал, нацепил жетон и делает вид, что ему по-прежнему нравится его работа? Прячется — вот что он на самом деле делает. Прячется от себя, от того, кем он был раньше, от того, что потерял. Но это же невозможно — прятаться от того, что сидит в тебе каждый час и каждую минуту и только того и ждет, чтобы выскочить и плюнуть тебе в лицо.

Он запасся таблетками. А как же! Привез с собой немалый запас. Таблетки от депрессии, таблетки от бессонницы, чтобы уснуть глубоко — без ночных кошмаров.

Все это он давно бросил пить, поскольку от депрессии или бессонницы лекарства не спасали, зато он переставал ощущать себя.

Вернуться он не мог, двигаться дальше — тоже, почему бы тогда не осесть тихонько здесь? Погрузиться в этот мрак. Погружаться в него все глубже и глубже, до тех пор, пока не останется никакой возможности выползти на свет из этой пропасти. В глубине души он понимал, что здесь ему самое место — в этой темноте и пустоте, здесь он может упиваться собственным страданием.

А что? В этом состоянии даже хозяйство вести можно. Находятся же чокнутые, которые живут в картонных коробках под каким-нибудь мостом. Простая, незатейливая жизнь в картонной коробке — никому от тебя ничего не нужно.

Ему вспомнилась поговорка: «Как дерево упало, так пусть и лежит». Что зря трепыхаться?

Сама мысль о том, чтобы осесть здесь и хоть как-то наладить свою жизнь, была ему отвратительна.

Так. Если сейчас не спуститься на первый этаж, кто-нибудь явится к нему наверх. А это будет еще хуже. Он поднялся, не сдержав проклятий, — таких усилий от него потребовало это простое перемещение в пространстве. Неужели эти смутные шевеления в душе, похожие на проблески жизни, были не более чем насмешкой? И судьба лишь показывает ему, что значит жить, прежде чем снова спихнуть его в темную дыру, откуда нет выхода?

Что ж, сегодня у него еще достанет сил выползти на свет, хотя бы из злости. И сил пережить эту ночь, последнюю ночь в году. А раз так, то почему бы хоть сегодня не отвлечься?

Но сегодня он на дежурстве. Он накрыл рукой бляху на груди. Надо снять. Смешно, что какая-то железяка помогает ему держаться. Но он уже и с этим смирился. Ничего, продержимся.

Он включил свет и чуть не ослеп. Усилием воли заставил себя отойти от выключателя, так сильно было желание погасить лампу и опять погрузиться в темноту.

Он прошел в ванную, открыл холодную воду. Плеснул в лицо, надеясь обмануть себя — дескать, холодная вода смоет усталость, которая ужом вьется вокруг депрессии.

Долго изучал себя в зеркале, искал признаки, которые бы его выдали. Но нет, обычный мужик, никаких особых знаков не отпечаталось. Немного усталые глаза, немного впалые щеки, но ничего из ряда вон выходящего.

Если и у окружающих будет такое же мнение, что ж, это его устроит.

Едва Нейт открыл дверь, как на него обрушилось веселье. И опять первым желанием было вернуться и забиться в свое логово, но он заставил себя двинуться вперед.

Отто и Питера он сегодня отпустил. Ешьте, пейте, веселитесь. У обоих были друзья и родные — те, с кем можно вспомнить былое. Нейт, наоборот, уже давно пытался стереть прошлое из своей памяти, и сегодняшний день в этом смысле ничем не отличался от всех других.