Осень на краю света - Дмитрий Заваров Страница 17

— Чего затихла-то? — спросила Клавдия Степа-новна.

— Не туда идем, мать, — после долгой паузы прошептала Нонна.

И правда: стиснутый бугристыми изгородями переулок вел под горку — приходилось упираться ногами, чтобы не сорваться на бег. Автомобильные колеи исчезли, да и не проехала бы здесь машина — слишком узко. Сквозь мокрую глину, перемешанную с гравием, пробивались жесткие пучки травы. По земле петляла тропинка. И вдруг вывела на пустырь. Прямо поперек дороги стоит дом. Одноэтажный, старый, весь какой-то покосившийся. Пятна бледно-голубой краски на досках, два окна с маленькими форточками, закрытое крылечко с ячеистыми оконными рамами, шиферная крыша со слуховым окошком — само окно отсутствовало, в глубине проема виднелись почерневшие от сырости стропила. У крыльца рос дуб, толстый слой опавших листьев покрывал крышу терраски. Тропинка вела прямо к входной двери, обитой коричневым, пузырчатым от сырости оргалитом. Несмотря на явную запущенность, дом был обитаем: в одном из окон из-под тюлевой занавески сочился свет. Судя по всему, это был край деревни — за домом виднелись заросли кустов, переходящие в потрепанный ельник. Солнце снова скрылось за тучами, и все вокруг вы-цвело, как на старой фотографии.

— Чей это дом? — пискнула Нонна.

— Не знаю. — Клавдия Степановна остановилась, тяжело дыша. — Не видела такого.

— Вспоминай, идиотка! — жалобно приказала Нонна. — Всю жизнь тут прожила!

— Не визжи! — пытаясь скрыть страх грубостью, одернула Клавдия Степановна. — Сейчас разберемся.

— Внутрь не заходи!

— Без тебя понимаю.

И тут она сориентировалась: справа, чуть сзади, на фоне туч был виден кусок синего купола с крестом. Не так далеко и ушла. Надо просто обратно по переулку, потом повернуть — и всё.

— Поняла, дура?

Клавдия Степановна развернулась и поспешила обратно. В горку шла туго: к галошам липла глина, ноги разъезжались на скользкой земле. Пару раз оступалась в глубокие лужи, набирала в ботинки ледяной осенней воды. Ветер разгулялся не на шутку: с пронзительным криком с креста сорвалась ворона, затрепыхалась грязной тряпкой — но смогла расправить крылья и унеслась куда-то по диагонали. Клавдия Степановна опустила глаза. И вздрогнула: выцветший дом опять стоял на пути.

— Мамочки!

— Заткнись, истеричка!

— Что ж это такое-то, Клава? Куда нас твое колдовство закинуло-то, а?

— Молчи.

— Ты понимаешь, что сейчас творится? Понимаешь, что это невозможно?

— Заткнись, сказала!

В доме действительно горел свет. В одном окне. За занавеской не видно подробностей. Но определенно лампочка под потолком. Единственное цветное пятно. Остальное — оттенки серого и коричневого. Четырехскатная крыша. Мох и листья, застрявшие в изгибах шифера. Коньки крыты ржавой жестью. Через слуховое окно видны толстые гвозди, насквозь пробившие доски обрешетки. С одной стороны крыльца перила: шершавый, в заусенцах, брусок.

— Не ходи туда! — шепотом, испуганно.

— Давай еще раз попробуем.

Клавдия Степановна развернулась. Снова сверилась с колокольней. Пошла прочь.

— Покричи!

— Кому? А если эти услышат?

— Они и так знают, что ты здесь.

— Ладно, не мешай.

Жуткое это было ощущение: вроде вокруг дома, в них люди — а никого нет. Не докричишься. Знакомое чувство — как будто мир вокруг обезлюдел. Первый раз это чувство возникло лет пять назад. Прихватило как-то сердце. И не отпускает. Что делать? Кое-как собралась, поковыляла к магазину. Таксофон там на стене. Была надежда, что встретит кого по дороге. Встретила: незнакомый хмурый мужик. Постеснялась. Добралась, набрала номер. Дежурная по «Скорой» и говорит: машин нет, ждите. Вот тогда-то Клавдия Степановна впервые ощутила приступ одиночества: показалось, что попала в сон. И сейчас то же самое, но глубже, безысходнее. Небо, земля, деревья, дома — все есть, только людей вокруг нет. С головой погрузилась в это тяжелое, больное видение.

Клавдия Степановна решила сосредоточиться на дороге. Узкий коридор переулка забирал вправо. Как раз в нужном направлении. Заборы сколочены из потемневших, местами гнилых досок разной длины. Но неровный верхний край все равно был выше человеческого роста. Между досками — довольно большие щели. Однако Клавдия Степановна боялась заглядывать. Вдруг там ничего нет? Вроде бы за заборами росли деревья: ветки свешивались в переулок, колыхались на ветру. Комковатые облака ползли по небу в сторону колокольни, очень ясно отражаясь в лужах…

На секунду отвлеклась — и все: снова на пустыре перед страшным домом.

— Они не отпустят. — Нонна обреченно покачала головой. — Так и будешь ходить.

— Значит, загнусь в дороге.

Клавдия Степановна решительно развернулась. Опять пошла. Усталость медленно растекалась по ногам. Галоши тянули вниз. Но это, наоборот, распаляло злость. Злоба придавала решимости. Оторваться от чертова дома! Вырваться! Клавдия Степановна даже заныла какой-то коммунистический марш. И тут ожила колокольня — звонко растекся по сырому небу медный удар. Потом еще один. И еще. А дальше — бодрый перезвон клубами покатился над деревней. И тогда Клавдию Степановну осенило.

Она закрыла глаза, вытянула руку и пошла наощупь, чуть касаясь пальцами склизких, шершавых досок забора. Только бы не прекратился звон! Только бы хватило времени! Колокола били то справа, то слева — и Клавдия Степановна послушно поворачивала на звук. Торопилась как могла, спотыкалась, пару раз даже, не удержавшись, падала на колени. Но, не обращая внимания на боль, хромая, ковыляла дальше. Пальцы считали доски, проваливались в щели, снова скользили по дереву. Но вот звон оборвался, еще какое-то время в воздухе, как послевкусие, тянулся медный отзвук… И в этот — самый последний — момент Клавдия Степановна вдруг нащупала пустоту. Забор кончился!

Она открыла глаза, боясь снова увидеть перед собой мертвый дом. Но нет, получилось: перед ней был ее родной переулок. Вот дача Сергея Михалыча, дальше флигелек Мошкаревых. А за ним уже виднеется ее крыша.

— Ура, товарищи! — прошептала Нонна.

— Учись, сыкушка! — устало выдохнула Клавдия Степановна.

Не отрывая взгляда от родной крыши, она, хромая, доковыляла до своей калитки, откинула проволочную петлю, проскакала по тропинке между кустами, взобралась на крыльцо…

— Все! — выдохнула Клавдия Степановна, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла.

Уселась на лавочку на терраске, двумя горстями размашисто отерла пот с лица.

— Все! Сейчас переоденусь, и к Феде. Жили порознь, так хоть подохнем рядом.

— Правильно, мать!

Клавдия Степановна тяжело поднялась — коленки саднили и, казалось, разогнулись со скрипом — дернув обитую дерматином дверь, вошла в дом. Машинально скинула галоши под вешалку; шлепая мокрыми чулками, пошла по коридору. Поймала себя в зеркале: грязное клетчатое пальто, сбившаяся юбка с пятнами мокрой земли на коленках, лезущие из-под платка смоляные волосы, носатое, длинное, белое до синевы лицо с глубоко запавшими глазами и еле заметной улыбкой в складке тонких губ.