Идеальная мишень - Чингиз Абдуллаев Страница 17

— А почему ты нас бросил? — спросил я. — Почему оставил насодних?

И он вдруг понял, почему я отказался вступать в комсомол. Яхотел показать ему, что никогда не прощу его поступка, что никогда не забудустраданий мамы, которая пять с лишним лет провела одна в далекой сибирскойдеревне.

— Это ты из-за меня? — Отец смотрел мне в глаза.

Я отвернулся. Мне не хотелось больше говорить на эту тему.Да, наверное, мой отказ был вызовом офицеру КГБ, который оказался моим отцом.Может быть, это было стремлением оправдаться перед мальчишками, которые иногдадразнили меня, зная, где работает мой отец. Или же это было своеобразноймальчишеской местью за страдания матери?

— Я тебе никогда не рассказывал, — вдруг сказал отец, — а,наверно, нужно было открыться тебе раньше. Я вас не оставлял. Когда я уезжал вГерманию, то думал, что вернусь через несколько месяцев. Я даже не знал, что тыродился…

— А когда узнал, все равно не приехал? У тебя была тамдругая женщина?

— В четырнадцать лет все кажется слишком ясным.

— Не было, — грустно усмехнулся он, — я был ранен, тяжелоранен, и полгода провалялся в больнице. А потом был вынужден остаться вГермании. Меня не вызывали обратно. Поэтому все так и получилось.

— Я тебе не верю, — произнес я, — ты меня обманываешь.Боишься, что тебя выгонят с работы, потому что твой сын не вступил в комсомол.Ты этого боишься?

Он поднялся. Тень пробежала по его лицу. Кажется, он хотелсказать мне нечто грубое. Но сдержался. Он вообще был человеком исключительнойвыдержки.

Снова сел, глядя куда-то в сторону.

Поколебался мгновение и вдруг резким движением поднял свойсвитер, выдергивая его из брюк вместе с рубашкой и майкой. И я с ужасом увиделу него на груди два пулевых ранения. Две глубокие раны, уже затянувшиеся кожей,но оставившие на теле свои страшные следы. Я же о них ничего не знал! Не знал оего ранах! Впрочем, отец никогда не ходил раздетым дома…

Я протянул руку, чтобы коснуться шрамов. Он уже опустилсвитер. И, ни слова не говоря, поднялся и вышел из кафе.

— Отец, — я побежал следом за ним, — подожди!

Он обернулся. И я сделал самый главный и самый естественныйпоступок в своей жизни.

— Прости меня, — сказал я ему, — прости. Иногда я думаю, чточеловеком я стал в ту самую секунду, когда догадался попросить прощения усвоего отца.

— Глупо, — сказал он, — никогда не думал, что так могусорваться. Я очень люблю твою маму, Эдгар. Давай поедем быстрее домой и купимпо дороге цветы. Она так любит цветы.

Больше он никогда не говорил со мной об этих проблемах. Вкомсомол я в тот год так и не вступил. Меня приняли позже, уже в последнемклассе, но с отцом мы стали друзьями на всю жизнь. А это было важнее всего.

Я вспоминал об отце, когда объявили посадку. Я пристегнулремни и покосился в угол. Тип, который разговаривал со мной у туалета, дремал,прислонившись к иллюминатору. Ему, очевидно, было холодно, и он накинул на себяплед. Странно, что он решил заснуть после столь необычного разговора со мной.

Впрочем, все это нужно проверить.

Через пятнадцать минут мы совершили посадку в Амстердаме.Стюардесса принесла мою куртку и с улыбкой протянула ее мне. Я подумал, что мнееще удастся вернуться в Москву. Вторая стюардесса прошла дальше. Онанаклонилась, чтобы разбудить заснувшего в углу пассажира. Чуть приподняв плед,она вскрикнула. Мой «доброжелатель» лежал, чуть изогнувшись, он спал вечнымсном. В левом боку у него торчал нож. Кто-то всадил его по самую рукоятку, подсердце.

Профессиональный удар убийцы. Я вскочил, с ужасом глядя намертвого. Кто и почему убил его?

Стюардесса продолжала кричать. Из кабины пилотов выбежалкомандир корабля.

— Передайте в полицию, — приказал он чуть дрогнувшимголосом, — у нас на борту убитый.

Я все смотрел на лежавшего в углу человека. В девять часоввечера, у вокзала, сказал мне он. Речь идет о моей жизни. Получалось, что речьшла и о его жизни. Я смотрел на мертвого и понимал, что такое началопутешествия не сулило мне ничего хорошего.