Предпоследний герой - Анна и Сергей Литвиновы Страница 17

Обвил ее руками-ногами, зашептал:

– Ну, доброе утро! Принцесса моя! Царевна! Что-то хорошее снилось, да?

– С чего ты решил?

– А ты улыбалась! Я уже полчаса за тобой наблюдаю.

Настя хотела сказать – в сотый раз! – что ей не нравится, что он подглядывает за ней спящей. Но промолчала: все равно Сеньку не переделаешь. Ладно уж. Пусть подглядывает.

– Снилась мне полная ерунда, – честно сказала Настя. – Я тонула в болоте и почти утонула. А когда уже начала задыхаться, меня твой дед спас. Николай Арсеньевич.

– Да ты что! – живо отреагировал Сеня. – И мне сегодня тоже дед снился! Надо же!… Вот совпадение!…

Настя не удивилась:

– Да, он мне обещал.

– Что обещал? – не понял Арсений. – Кто?

– Дед твой обещал. Что он с тобой поговорит.

– Но он со мной ни о чем не говорил!… Мы с ним просто на рыбалку ходили. На катрана.

Настю как пружиной подбросило – Сеня даже отпрянул, заворчал:

– Тебя что, клоп укусил?

– Сам ты клоп! Тетрадка! Где тетрадка?!

– О господи, да что с тобой? Какая еще тетрадка?

– Дедова. Николая Арсеньича. С его рецептами.

– В чемодане, наверно.

Настя уже выпрыгнула из кровати, понеслась в коридор. На пороге чуть не сшибла сынулю – малыш шел к ним в комнату: любил по утрам понежиться в постели между мамой и папой.

– Мама! – кинулся к ней Николенька. – Ты куда?

Она быстро чмокнула его в теплую со сна макушку:

– На антресоли!

И помчалась на кухню за табуреткой.

* * *

Настя воспользовалась правом «библиотечного дня» и на работу не пошла. Сенька тоже остался дома: «Отписываться буду!» Они вместе отвели Николеньку в садик и вернулись в квартиру.

Настя даже новый кофе варить не стала – отправилась в спальню и немедленно уткнулась в тетрадку Николая Арсеньевича. Ту самую тетрадь, в которую дед записывал результаты своих экспериментов. Результаты лечения онкологических больных настоем из катрана.

– Не поймешь ты там ничего! – тоскливо сказал Сенька. – Ты же не врач!

– Пойму, – отрезала Настя.

Она, по правде говоря, ждала, что Сенька вместе с ней посидит над тетрадкой. Поможет расшифровать дедовы каракули.

Но он ей помощи не предложил, а просить она не стала. И пришлось самостоятельно продираться сквозь непонятный, типично врачебный почерк.

Настя действительно разбирала мало. То и дело натыкалась на непонятные термины – а иногда дед и вовсе переходил на латынь.

Без труда ей давались только начала абзацев: «Больной К. (З., Ю., Т…) поступил в стационар с жалобами на…» Далее шел темный лес. Симптомы, синдромы, непонятные Насте показатели.

«Ладно, – думала она. – Главное – врубиться. Достоевского я тоже не сразу поняла».

Сеня ее не трогал. Навис над своей печатной машинкой. Только по клавишам не стучал: кажется, думал о чем-то своем.

Наконец решился. Пришел в спальню, сел на краешек кровати. Сказал – медленно, словно бы подбирая слова:

– Настя… Рак неизлечим.

Она ответила мгновенно: в дедовой тетрадке как раз нашлась подходящая цитата:

«Официальная онкология декларирует тезис: есть три кита борьбы с раком – хирургия, химиотерапия и лучевая терапия. И не надо больше ничего придумывать. Однако позволим себе оспорить данное утверждение…»

Она победоносно взглянула на мужа.

Сеня вздохнул:

– Дед имеет в виду начальные стадии рака. Первую, максимум вторую. А у Ирины твоей Егоровны – наверно, четвертая. Метастазы… Такую опухоль вылечить невозможно.

Настя не сдавалась. Она снова ответила цитатой из дедовой тетрадки:

«Препарат содержит антиангиогенезный фактор, прекращающий прорастание кровеносных сосудов в опухоль, чем обеспечивает ее атрофию…»

Сеня повысил голос – чуть ни впервые за то время, что они жили вместе:

– Настя, от рака нет панацеи. Нет, понимаешь, нет!!!

Она вздрогнула от его резкого тона. На языке завертелось гневное: «Хватит орать!»

Но Настя не закричала. Она тихо сказала:

– Я и не ищу панацеи… И мама ее не ждет. Я просто хочу дать ей надежду. Всего лишь надежду, понимаешь?

* * *

Как ни старалась Настя, как ни обхаживала Сеньку – помогать он ей так и не стал.

Она поначалу пыталась хитрить. Демонстративно вздыхала над тетрадкой – притворялась, что ничегошеньки не понимает… Выложила на видное место стопки медицинских справочников и сидела над ними с пренесчастным видом. Даже на тяжелую артиллерию перешла – перестала готовить ужины. Демонстративно. Вроде как – у нее есть занятие поважнее.

Но Сеня проигнорировал и ее намеки, и тяжелую артиллерию. И на отсутствие ужинов не ругался – просто жарил, к восторгу Николеньки, полную сковороду картошки. Кормил малыша поджарками, да еще и соленые огурцы есть разрешал. Тоже мне, детский диетолог.

И Настя смирилась: «Ну и ладно. Хорошо, что хоть не мешает».

Она поневоле вспоминала своего первого мужа, Эжена. С тем в такой ситуации было бы куда сложнее. Если ему оказывалось не по душе что-нибудь, что делала Настя, он просто запрещал ей, и все. Вышвыривал, например, в окно сиреневые тени (говорил безапелляционное: «Они тебе не идут!»). Или постановлял по поводу ее новой подруги: «Эту пройдоху чтоб я больше в моем доме не видел!»

А Сенька, хоть и страдает, – но ей не препятствует, дедову тетрадку не отбирает.

Однако раз тетрадку не выкидывает – мог бы с ней и поговорить. Дать совет. Помочь. Хотя бы – посочувствовать.

Но нет, негодяй, молчит – хотя Настя и намекала, как могла. Рассказывала, к примеру, что в Америке супруги любую мелкую проблему обязательно обсуждают. Или Николеньку в пример приводила – даже малыш всегда, если на маму сердится, пытается объяснить, за что.

Но дипломатия Сеньке – как об стенку горох. Молчит, словно шомпол проглотил. Все вечера – за машинкой или у телевизора. Даже с Николенькой играть перестал – сидит весь из себя такой задумчивый…

Пришлось спрашивать толстокожего напрямую:

– Из-за чего ты злишься? Из-за того, что я матери пытаюсь помочь?

Сенька только плечом дернул.

– Или ты не веришь, что дедово лекарство действительно существует?

Опять молчит.

– Может, думаешь, что я рецепт сама не восстановлю? Потому что не врач?

И снова тишина. Вот и думай, что хочешь. И непонятно, надо ли дальше ломать голову над закорюками Николая Арсеньевича…