Гнев - Эрик Эмблер Страница 17

Санже смотрел на меня, не отрываясь. Я почти физически чувствовал напряжение. Да, он мошенник и жулик, и нечего таких жалеть, и все равно я ему сочувствовал. Мне всегда грустно, когда успех, пусть даже неправедный, оборачивается крахом. Уж слишком это знакомо.

Я вздохнул.

— Заманчивое предложение, месье Санже, вы даже не представляете, насколько заманчивое. Но давайте я обрисую вам ситуацию. От меня тут почти ничего не зависит. Я уже пообещал своему начальству в Париже, что если не раздобуду историю Люсии Бернарди, то напишу другую, о ее прошлом. Они знают, что история существует. Поэтому…

Он быстро спросил:

— А им известно о моей роли в этой истории?

— Пока нет.

— Ну, тогда…

— Месье Санже, если я не напишу репортаж, они догадаются, в чем дело, и сразу же пришлют кого-нибудь другого. Они наймут частный самолет, будут землю носом рыть, чтобы получить историю. Даже если бы я хотел, я не мог бы прикрыть эту тему сам.

— Даже если…

— Не тратьте деньги понапрасну, месье Санже. Если вас это утешит, могу сказать, что история не обязательно попадет в печать. Начальство может решить, что публика утратила интерес к делу Арбиля, а в новом материале недостаточно фактов, чтобы этот интерес оживить. Что им в голову взбредет, я не знаю.

Санже ухватился за соломинку.

— А кто будет решать? Ваше начальство в Париже?

Я представил, как он предлагает Саю тридцать тысяч долларов, и понял, что не знаю, какая будет реакция.

— Нет, — ответил я. — Мое начальство в Нью-Йорке.

Санже задумался, его губы упрямо сжались.

— Они должны быть готовы, что их привлекут к суду за клевету, — пробормотал он.

— К этому они всегда готовы, особенно когда речь идет о европейском издании.

— Французский гражданин во Франции может устроить американскому журналу серьезные неприятности.

— Из-за утверждения, что Филип Санже и Патрик Чейз — одно лицо? Не смешите. Это данные Интерпола. Объяснение причин, заставивших вас прибегнуть к маскировке, действительно можно расценить как клевету. Однако в статье их можно и не приводить.

Санже помолчал, а потом отодвинул тарелку.

— Давайте вернемся, если вы не против. Адель будет нервничать. Я мог бы позвонить ей, но телефон прослушивается. — Он помолчал. — И у меня нет для нее хороших новостей. Она ожидает худшего.

Он снова посмотрел мне в глаза.

— Если бы речь шла только обо мне, я бы не беспокоился. Все дело в ней.

У меня не было оснований сомневаться в его словах.

На обратной дороге в Мужен мы молчали, как и бо́льшую часть нашей поездки. Однажды я заметил, что Санже смотрит на бардачок, где лежал фотоаппарат. Думаю, он раздумывал, стоит ли ему силой заставить меня уничтожить фотографии, и, очевидно, решил, что не стоит. Когда я остановился у подъезда к вилле «Суризетт», он вылез и, не сказав ни слова, пошел в дом.

Я смотрел ему в спину и какое-то время, после того, как он уже скрылся за дверью, сидел неподвижно. Мне бы очень пригодились его тридцать тысяч долларов. Жалко, что у меня не было никакой возможности их взять.

Я поехал обратно в гостиницу.

Санже был прав относительно волнения жены, но ошибался касательно его природы.

Она ждала меня за столиком в гостиничном саду. На столике перед ней стоял полупустой бокал. Сегодня на ней было платье, а не брюки, и поэтому она казалась моложе.

Когда я подошел, мадам Санже поднялась. Я пробормотал какое-то вежливое приветствие, но она сразу перешла к делу.

— Я должна поговорить с вами, месье.

— К вашим услугам, мадам. Боюсь, у меня в номере тесно, может быть, пройдем в бар?

Она окинула взглядом сад. Консьерж видел нас из окна, однако за соседними столиками не было никого, кто мог бы подслушать наш разговор.

— Лучше здесь.

Мы сели за столик. Я решил, что правильнее будет сразу все рассказать.

— Мне очень жаль, мадам, но наша поездка сегодня окончилась полной неудачей, — произнес я.

— Я предвидела, что так оно и будет. — Она попыталась улыбнуться. — Но мой муж действительно думал, что Люсия там. И я не могла сказать ему, что это не так.

— Вы знали, что старушка умерла?

С моей стороны это было очень глупо. Еще вчера она даже не подозревала о существовании пожилой дамы, пока муж ей не сказал.

— Нет, я знала, что Люсия не в Пьера-Кава.

— Потому что вам известно, где она на самом деле?

— Да.

— А вашему мужу — нет?

Острый как бритва ум репортера наконец-то справился с тривиальной задачей.

Она кивнула.

— Вчера, когда я вас спросила, вы ответили, что не намерены выдавать Люсию полиции и всем остальным, что вам нужно только интервью с ней; и дальше она сможет располагать собой, как ей вздумается. Вы по-прежнему так думаете?

— Разумеется. Вы знаете, где сейчас Люсия, мадам?

Она помолчала, потом кивнула:

— Да, знаю. Она обратилась ко мне за помощью. Думаю, она прониклась ко мне доверием, хотя мы едва знакомы — встречались всего два раза, и то ненадолго.

— И где же она, мадам?

Адель покачала головой, но в этом движении была скорее нерешительность, чем отказ. Я ждал. Она отхлебнула из стакана, не сводя взгляда с вазы с гиацинтами за соседним столом.

Я сказал:

— Ваш муж говорил, что не видел ее с тех пор, как вы расстались в Санкт-Морице. Это правда?

Она снова посмотрела мне в лицо.

— Не совсем. Мой муж иногда излишне осторожничает. Но даже если бы он и сказал вам, это бы ничего не изменило. Мы виделись с ней в Цюрихе месяца три тому назад. Случайно встретились в фойе нашей гостиницы. Она ходила за покупками. Полковника Арбиля с ней не было. Мы вместе пообедали. Было заметно, что она чем-то обеспокоена.

— В связи с полковником Арбилем?

— В каком-то смысле, хотя это не значит, что он ее разлюбил. Я поняла, что она чего-то боится. Как раз тогда на вилле устанавливали сигнализацию. Люсия с нами об этом не говорила, но, когда мой муж вышел на минутку, чтобы поговорить по телефону, она спросила у меня, трудно ли будет полковнику Арбилю получить во Франции вид на жительство. Я сказала, что для начала он должен обратиться к французскому консулу в Берне. Она спросила, можно ли написать мне во Францию, и я дала свой здешний адрес.

— На ваше настоящее имя?

— Нет, на девичью фамилию. Все равно мой муж был бы недоволен, поэтому я ему не сказала.

И снова на лице ее появилась полуулыбка.