Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова Страница 17

Вечером этого бурного дня Грушевский сидел у кровати раненого Зимородова и перебирал в памяти последние события. После выстрела купца перенесли не в его спальню, а в Лошадиный кабинет, как он потребовал. Комната, сплошь увешенная портретами иноходцев и призовых чемпионов, а также предметами сбруи, была много лучше любой палаты в госпитале профессора Копейкина, а потому Грушевский не стал возражать. Он промыл рану от пули, пронзившей навылет ногу Зимородова. Задев только подкожно-жировой слой, пуля не причинила особого вреда, к великому сожалению Грушевского.

Все время довольно болезненных процедур купец зубоскалил и держался бравым гусаром, а потом уснул сном праведника, что даже несколько возмутило Максима Максимовича. Только тогда Грушевский получил возможность навестить княгиню, проведать Петю, сына Зимородова, осмотреть по просьбе Призорова утопленницу и наконец-то пообедать.

Благодаря стараниям бесценного дядюшки в покоях князей было тихо. Княгиня лежала на подушках с холодным компрессом на лбу. Проинструктировав дядюшку насчет приема успокоительных капель, Грушевский спустился в комнату Пети. У дверей сидела Домна Карповна с вязанием в корзинке. Она с тревогой поднялась навстречу Грушевскому, но тот остановил ее, решив поговорить с юношей наедине, без пристрастного и слишком заботливого теткиного ока.

— Убирайтесь! — не поднимая красного лица с мокрых от рыданий подушек, просипел Петя. — Ненавижу, ненавижу вас всех!

— Напрасно вы так, молодой человек. — Грушевский присел на стул у кровати. Комната была вызывающе бедно обставлена паршивой мебелью. На колченогой этажерке стояли учетные журналы и книги с потертыми корешками. Насколько мог разглядеть Грушевский, названия религиозного толка перемежались там с нашумевшими недавно трактатами либерально-экстремистского плана. — Обобщения чаще ведут к заблуждениям. А покоя не получают, стреляя в людей. Таким манером в судах оказываются да в тюрьмах.

— Что меня теперь, на каторгу? — спросил мальчик и минуту спустя сел на кровати. Он так резко успокоился, что Грушевский невольно нахмурился и взглянул на него как врач. — И пусть. Хорошо. Все хорошо, если не здесь, не рядом с этими…

— Да кого же конкретно и за что вы так ненавидите?

— Отца, за то что маменьку мою не любит, над тетенькой смеется. Княжну, за то что… что она лучше, чем должна быть. Я ведь хотел ее ненавидеть, но…

— Но не смогли. Потому что никто не виноват в том, какие мы. — Грушевский покачал головой. — Поэтому не могли причинить ей вред, не так ли?

— Я? Ей?.. Она же ангел, как можно? — Петя, который полчаса назад стрелял в родного отца, удивленно покачал головой и улыбнулся детской доверчивой улыбкой. Похоже, он до сих пор не осознал свой поступок или вовсе не считал плохим зло, причиненное такому чудовищу, каким в его мнении был отец. — Она совсем как та, другая, со старой картины… А я ведь сначала не видел ее, не мог разглядеть. Только зарево зеленоватое, дымка дует прямо в лицо, и так славно делается, знаете, так вкусно пахнет, как апельсиновые корки, которые маменька из Италии присылала.

Густые белоснежные брови Грушевского медленно поднялись на лоб.

— Так-так-так. А пить не хочется? Или летать, случаем, в такие моменты не пробовали?

— Как вы узнали? Да, летаю, вместе с графиней. Марья Родионовна теперь часто приходит ко мне.

Снова этот злосчастный призрак.

— Вы, стало быть, тоже эээ… видели нечто?..

— Ее бес напугал, тот, про которого старец теткин говорил. — Петя задумчиво уставился в потолок, словно оттуда графиня делала ему тайные знаки. Максим Максимович с трудом подавил желание самому поднять вверх глаза. — Да есть ли добро на свете?!

— На этот вопрос можете ответить только вы сами, Петр Андреевич. Сделайте добро, вот и будет оно. А теперь успокойтесь, поспите.

— Давно у него приступы эпилепсии? — сразу же спросил он Домну Карповну, как только закрыл за собой дверь в комнату, где Петя моментально уснул, послушный его приказу.

— Падучая-то началась лет пять назад. — Домна Карповна опустила глаза. — А в детстве он только ходил по ночам, да не помнил некоторых дней. Но старец его вылечил, уже совсем перестал было, кабы не свадьба эта, и невеста проклятая…

— Вот что, голубушка, — Грушевский покачал головой. — Его лечить надо лекарствами, у врачей, а не к юродивому таскать и голову забивать страшными сказками. У него все признаки серьезной болезни, а вы с отцом плюете на это!

Кое-как успокоив Домну Карповну и взяв с нее обещание запереть Петю во избежание еще каких-нибудь неприятностей, Грушевский спустился в погреб к утопленнице. Осмотру мешали сожаления об опрометчиво данном тетке честном слове, что с ее племянником ничего не случится и что дело можно уладить по-семейному. Но иначе ему было не вырваться из плена волоокой купчихи, чуть не в ноги ему падавшей.

Утопленница лежала на столе, покрытая все той же холстиной, которую накинули на берегу. Одернув край с головы, Грушевский едва не подпрыгнул от ужаса. На мгновение ему вдруг показалось, что вместо темного распухшего месива многодневной утопленницы его взгляду открылся нежный лик молодой графини Паниной, портрет которой опознала Алена. Она посмотрела на Максима Максимовича своими прозрачными русалочьими глазами и даже как будто улыбнулась ему, когда он от неожиданности бросил холстину обратно. Ну и шутки могут сыграть расстроенные нервы! Покурив и начав посвистывать, чтобы успокоить дрожь в руках, Грушевский занялся делом. Впрочем, ничего путного из этого не вышло, узнал он крайне мало из того, что могло представлять интерес для следствия, и почти ничего такого, что могло бы пролить свет на главную тайну — исчезновение княжны Саломеи. Вконец разочаровавшись, Грушевский поднялся наверх, где его ждали в столовой расторопные слуги и богатый буфет горячих закусок.

Правда, во время обеда его все время отвлекал старший лакей и оставил его в покое только тогда, когда заручился обещанием Грушевского уделить ему «буквально толику минут». Но до лакея дело не дошло, срочно позвали к Зимородову. Лошадиный кабинет превратился в рабочий кабинет миллионера-дельца. На полу и кровати валялись бланки телеграмм (так вот для чего в усадьбе устроено собственное почтовое отделение!) со всех концов страны от управляющих разными предприятиями, которые принадлежали Зимородову. Кипа столичных газет с последними биржевыми сводками еще издавала характерный запах свежей типографской краски.