Возвращение в Оксфорд - Дороти Ли Сэйерс Страница 17

— Ох, господи! Она совсем свихнулась на какой-то новой религии и стала жить в секте, где все ходят в набедренных повязках и наслаждаются свободной любовью, орехами и грейпфрутами. Агапемон [41]и всякое такое. Если ты о Бродриб.

— Точно, Бродриб, я же говорю, похоже на Пибоди! Надо же, была такая практичная, так строго одевалась!

— Видимо, это реакция. Подавленные эмоции, инстинкты и тому подобное. Она ведь при всем при том была ужасно сентиментальна.

— Ну да. Вечно подлизывалась. У нее была grande passion [42]к мисс Шоу. Но мы все были тогда страшно скованные.

— Ну, нынешнее поколение от этого не страдает, вот уж кто абсолютно раскован.

— Да ладно тебе. Мы тоже пользовались некоторой свободой. Не так, как было до степеней. Мы не были монашками.

— Ну, мы все-таки родились еще до войны, нас воспитывали в довольно строгих правилах. У нас было чувство ответственности. А Бродриб происходила из какой-то страшно суровой семьи — унитариев, пресвитерианцев, что-то такое. Нынешние — настоящее военное поколение.

— Да. И кроме того, не мне кидать камни в Бродриб.

— Господи, ну это же совсем другое дело! Одно — естественное, а другое… Не знаю, какая-то атрофия серого вещества. Она даже книгу написала!

— О свободной любви?

— Да! Высшая Мудрость высшего Замысла мировой Души. Чудовищный синтаксис.

— Силы небесные. Ужас-то какой. Интересно, почему всякие причудливые религии так плохо влияют на грамматику?

— Потому что это загнивание интеллекта. Я уж не знаю, одно ли вызывает другое или все это следствия какой-то общей причины. Вот и Триммер лечит внушением, и Хендерсон подалась в нудистки…

— Не может быть!

— Вон она сидит — поэтому такая смуглая.

— И платье на ней кошмарного покроя. Видимо, у них правило: если нельзя прийти голой, оденься как можно хуже.

— Я иногда думаю, что немного здоровой, жизнерадостной порочности пошло бы на пользу большинству из нас.

В этот момент мисс Моллисон, сидевшая на той же стороне стола за три места от них, перегнулась через соседей и что-то прокричала.

— Что?! — прокричала в ответ Фиби.

Мисс Моллисон перегнулась еще дальше, так придавив Дороти Коллинз, Бетти Армстронг и Мэри Стоукс, что те чуть не задохнулись.

— Надеюсь, от рассказов мисс Вэйн кровь не стынет в жилах?

— Нет, — ответила Гарриет. — Напротив, у меня кровь стынет в жилах от рассказов миссис Бэнкрофт.

— Почему?

— Она рассказывает мне про однокурсниц.

— О! — с беспокойством отозвалась мисс Моллисон.

Появление баранины с зеленым горошком заставило ее отклониться назад, так что соседки снова смогли вздохнуть. Но, к ужасу Гарриет, вопрос и ответ привлекли внимание темноволосой, решительной женщины в больших очках и с незыблемой прической, которая сидела прямо напротив. Она подалась вперед и заговорила с пронзительно американским акцентом:

— Вы меня не помните, мисс Вэйн? Я провела в колледже только один триместр, но я бы вас узнала где угодно. Я всегда рекомендую ваши книги моим американским друзьям, которые интересуются британскими детективами, — я говорю им, что вы изумительно пишете.

— Вы очень любезны, — затравленно пробормотала Гарриет.

— И у нас есть замеча-а-тельный общий друг, — продолжала дама в очках.

О боже, подумала Гарриет. Какое еще чучело сейчас извлекут из небытия? И кто эта устрашающая особа?

— В самом деле? — переспросила она, пытаясь выиграть время и яростно роясь в памяти в попытке вспомнить собеседницу. — И кто же это, мисс…

— Шустер-Слэтт, — подсказал голос Фиби в самое ухо.

— …Шустер-Слэтт?

(Ну конечно! Прибыла в летний триместр, когда Гарриет училась на первом курсе. Должна была изучать юриспруденцию. Покинула колледж в конце триместра, потому что правила Шрусбери слишком ограничивали ее свободу. Присоединилась к Обществу приходящих студентов и милосердно избавила всех от своего присутствия.)

— Какая память — вспомнили мое имя! Вы удивитесь, но благодаря своей работе я часто общаюсь с вашей британской аристократией.

«Черт!» — подумала Гарриет. Пронзительный голос мисс Шустер-Слэтт перекрывал даже шум трапезной.

— Ваш чудный лорд Питер был очень любезен со мной и страшно заинтересовался, когда узнал, что мы с вами вместе учились в колледже. Такой обходительный мужчина.

— У него прекрасные манеры, — ответила Гарриет, но намек получился слишком тонким.

Мисс Шустер-Слэтт продолжала:

— Он с таким энтузиазмом отнесся к моей работе…

Интересно, что у нее за работа, подумала Гарриет.

— И конечно, я хотела, чтобы он рассказал мне о своих увлекательных расследованиях, но он такой скромный, из него слова не вытянешь… Скажите, мисс Вэйн, он носит это милое стеклышко в глазу, потому что плохо видит, или это старая английская традиция?

— У меня никогда не хватало нахальства спросить, — ответила Гарриет.

— Ах эта ваша британская сдержанность! — воскликнула мисс Шустер-Слэтт.

И тут же вступила Мэри Стоукс:

— О, Гарриет, расскажи нам о лорде Питере! Он, должно быть, очарователен, если хоть немного похож на свои фотографии! Ты ведь его хорошо знаешь?

— Я работала с ним над одним делом.

— Это, наверное, было восхитительно. Расскажи, какой он.

— Учитывая, что он вытащил меня из тюрьмы, — сказала Гарриет с сердитым отчаянием, — и, возможно, спас от виселицы, я, разумеется, нахожу его приятным во всех отношениях.

— О! — вспыхнула Мэри Стоукс, отшатываясь от яростного взгляда Гарриет, будто от удара. — Прости, я не думала…

— Ну вот, — перебила мисс Шустер-Слэтт, — боюсь, я была страшно бестактна. Мама всегда мне говорила: «Сэди, ты такая бестактная! В жизни не видела такой бестактной девочки». Но я увлекающаяся натура, меня заносит. Не успеваю остановиться и подумать. И в работе то же самое. Не считаюсь ни со своими чувствами, ни с чужими. Просто иду и спрашиваю — и обычно получаю ответ.

После чего мисс Шустер-Слэтт, с бóльшим тактом, чем можно было бы ожидать, триумфально увела беседу в сторону собственной работы, которая оказалась каким-то образом связана со стерилизацией неприспособленных и поощрением браков между представителями интеллигенции.