Строгий режим - Виталий Демочка Страница 17

Пока в женских камерах разбирались, где могли застопориться вчерашние груза, Лупатый заварил чай и заискивающе позвал Плетнёва.

— Олег, как насчёт купца?

— А конфеты есть? — спросил Плетнёв, не пьющий крепкий чай без сладкого.

— Да, вот, — Лупатый достал несколько конфет. Он прекрасно знал, что у Плетнёва у самого есть и конфеты и даже щербет. Но он прекрасно осознавал его силу и положение здесь, а потому даже обрадовался, когда тот согласился попить с ним чаю, и начал рассказывать за чаепитием всякие вольные небылицы.

Тем временем с нового корпуса пришёл ещё один груз с «почтой» и соседи передали её через кабуру.

— Смотрите, там стрём идёт, — раздался голос соседского трассового. — Ну что там с прогоном насчёт грузов? Ответ был от девок?

— Пока нет, щас спросим, — ответил Лупатый и пошёл на парашу вызвать женскую камеру. — Пятёрка!

— Да-да, подожди, — сразу отозвался оттуда женский голос, как будто там только сидели и ждали этого. — Прими груз.

Лупатый засунул руку в сливное отверстие и, нащупав веревку, потянул. Он уже понял, что там ответили сразу потому, что как раз сидели на параше и привязывали почту. Вытянув целлофановый пакет, он спросил:

— Ну что там, узнали?

— Нет, не получал у нас никто этих грузов.

— Понятно, — ответил Лупатый и, высыпав с мешка груза на расстеленное полотенце, пошёл сообщать ответ соседям.

Плетнёв тем временем рассматривал ту почту, которая шла наоборот в женские хаты и к тем малолеткам, которые сидели по ту же сторону продола. Ведь именно про эти груза соседи сказали, что идёт «стрём». Так называли особые посылки, в которых содержались деньги, наркотики или ещё что-то из особо запрещённых в тюрьме вещёй. Иногда так подписывали особые малявы, в которых подельники обсуждали серьёзные следственные проблемы или просто делились какой-либо ценной информацией. Настолько ценной, что такие малявы никак не должны были попадать к ментам и тот, в чьих руках на тюремной дороге находился подобный груз или малёк, должен был сделать всё для его спасения, вплоть до проглатывания или заряжания в анальное отверстие.

Перебрав все малявы и груза Плетнёв, наконец, нашёл маленький, почти как малёк, запаянный целлофаном грузик, на котором помимо слова «стрём» было ещё написано «контроль». Это означало, что каждая хата, через которую проходил груз, должна была отмечать его прохождение через свою камеру.

Помяв в руках груз и поняв, что там могло быть, Олег сразу оторвал зубами его запаянный конец. Лупатый, заметивший это движение, тут же подошёл к нему, но сказать ничего не решился, только посмотрел вопросительно-недоумённо. Но Олег уверенным в себе взглядом его сразу успокоил. Распечатав груз, он развернул его содержимое. Это была химка. Двое остальных сокамерников тоже знали, что это такое и вытянули шеи. Химкой здесь называли производное вещество от конопли, которое выводили из этой травы с помощью ацетона, эфира и других препаратов. Так же, как с килограмма опия сырца получали несколько грамм героина, так же и с килограмма конопли получали несколько грамм более сильнодействующего наркотика — гашиша, пластилина или химки. И если где-то в Москве или других западных тюрьмах и лагерях спичечными коробками мерили просто сухую травку, которую и курили, то в Приморье, где несмотря на меры правоохранительных органов конопля всё ещё росла в изобилии, коробками мерили пластилин, гашишную пыльцу и химку.

В грузе, который распечатал Плетнёв, было почти с мизинец густой, почти не разбодяженной смолы, смешав которую с табаком можно было получить пять-шесть коробков химки. Все смотрели на неё с застывшими глазами, в тюрьме курили дурь почти все. А для некурящего Плетнёва это была самая популярная в тюрьме «валюта», с помощью которой он мог сделать почти столько же, сколько и с помощью денег. Любой баландёр или ещё кто из холопов принесёт тебе всё, что сможет достать сам. А при желании эту «валюту» можно скинуть и обменять на рубли.

— Давай папиросу. Чё смотришь? — поднял глаза на Лупатого Плетнёв и повернулся к остальным. — Не дай боже кому ляпните, хребет сломаю, достану.

Лупатый стал нерешительно доставать из сумки пачку папирос. Курнуть, конечно, ему тоже хотелось, но от боязни ответственности перед арестантами руки немного дрожали.

— Да ты не ссы, Лупатый, — заметил его нервные движения Олег, — щас скажем, что мусора в хату вломились… Аза мусорской запал, сам знаешь, спросу нет. Ну а вы чё смотрите? — повернулся он к остальным и, отщипнув маленький кусочек смолы, положил его на бумагу. — Идите сюда, бодяжьте.

Те подошли и, присев рядом с Олегом, стали смешивать кусочек смолы с табаком. А Плетень стал открывать все остальные малявы и зачитывал вслух некоторые отрывки из любовных посланий женщинам, смеясь во весь голос. А когда его сокамерники обкурились, то тоже стали хохотать над этими «письмами» и принялись распаковывать почту, идущую от женщин.

* * *

— Всё, это последнее с нового корпуса, — сказала Рина, поднимая за верёвочку тряпичный мешочек с нижней камеры и высыпая его содержимое на расстеленное полотенце.

Коса подсела к ней и, перебрав груза и мальки, сказала Ольге, уже не в первый раз за ночь вытянувшей шею в ожидании ответа на запрос о местонахождении Юрки.

— Ну всё, милая, видать шифруется от тебя твой хахаль. Прогон видать поймал и заныкал, — голос Косы звучал издевательски, но когда она подошла ближе к Ольге, пишущей длинное «письмо» Юрке, начал переходить во вкрадчивый. — Это ты ему что ли столько написала? Ха-ха. Ну ты даёшь. Да не нужна ты ему, я тебе говорила ведь уже. Видишь, прячется даже от тебя? На прогон не отвечает. Пойдём лучше ко мне, посидим, покалякаем.

Она даже взяла её за руку, и Ольга вздрогнула всем телом. Хоть она и была в отрешённом состоянии, ведь Юрка так и не нашёлся, но всё же по поведению и по похотливому голосу Косы поняла, о чём она хочет с ней «калякать» на своей занавешенной со всех сторон шконке. Ольге опять стало страшно и она задрожала всем телом. Вера спала на их верхней шконке, а от Рины защиты ждать не стоило, она с самого начала не проявляла к Ольге интереса, поскольку теперь приходилось делить с ней спальное место.

— Да не дрожи ты так, глупая, — держа Ольгу за руку уже шептала Коса, а потом громко сказала Рине, читающей мальки от своих «поклонников»: — Ринка, завари-ка нам с Ольгой чаю, мы попьём с конфетками. Правда, Оль? Пойдём.

— Нет, — почти вскрикнула Ольга и одёрнула свою руку.

На этот её громкий возглас, в котором был слышен страх, обернулись все кто не спал. Но Коса быстро нашла способ реабилитироваться, чтобы не выглядеть смешной.

— Вы посмотрите на неё, ха-ха, — смеясь во весь голос встала Коса и стала показывать на Ольгу пальцем, — поэму пишет своему ландуху, думает, что он её любит. — Потом она повернулась к Ольге и всё ещё громко смеясь сказала ей: — Да он уже другую любит, дура. Вон тут нас сколько, и это только в одной хате. А может и другого уже. Хотя у тебя там такой тип, что скорее всего, это его там любят уже, у блатных там это быстро. Так что к женщинам он уже равнодушный, милочка.