Дежурный по континенту - Олег Горяйнов Страница 17

Если засчитать в трудовой стаж торговлю наркотой на уличной точке, Лопес в общей сложности проработал на Фелипе Ольварру двадцать семь лет своей жизни. Он был посвящён почти во все тайны Тихого Дона, включая такие, которые могли бы стоить головы и ему, и самому Дону. Он ворочал денежными суммами, на которые можно было бы в течение года кормить население города средней руки. Тем не менее, то, что генерал-майор Петров вслед за премьер-министром Гайдаром назвал бы «положительным сальдо», у Лопеса было хоть и не нулевым, но всё равно курам на смех. И в этом состояла вторая причина того, что Лопес через пять дней после визита к нему Мигеля Эстрады всё ещё телом находился не в райском городе Майами, а стоял на пороге кабинета Фелипе Ольварры и собирался с мыслями, готовясь войти внутрь. Первая причина заключалась в том, что эсфильтрация была ему обещана только после того, как возьмут террористов.

Так было угодно судьбе, что именно его, Лопеса, угораздило оказаться на пути сближения двух сильных мира сего: революционного движения «Съело Негро» и дона Фелипе. Первое вещественное, так сказать, доказательство серьёзности намерений оборзевших горильерос – взорванный гараж с лимузином и несколькими людьми ‑ было Дону предъявлено на его, Лопеса, территории.

С одной стороны, эта геополитическая ситуация смердела смертельной опасностью, но с другой стороны, ею можно было и воспользоваться с немалой выгодой для себя. Если подойти к делу с умом и осторожностью.

А без ума и осторожности в бизнесе Лопеса нечего было делать. Только скоропостижно помереть нехорошей смертью.

В своё время, когда Ольварра включил его в свою паскудную игру с колумбийским наркобароном, Лопес пожалел, что родился на свет.

Первой его мыслью была такая: собрать наличных денег сколько сможет, и – с саквояжиком – прочь из страны.

Вторая мысль была: найдут, потому что денег негусто.

Лопес собрал, сколько мог, наличных денег, сложил их в саквояж и абонировал сейф в Эхидос-банке в Гуадалахаре. Затем, поставив свечку божьей матери Марии, отправился выполнять поручение.

Прошёл день, другой, потом год, потом десять лет. Лопес оставался жив. Время от времени его переклинивало: он собирал, сколько мог, наличных денег и относил их в Эхидос-банк, добавляя к тому, что там уже лежало. Своему банку он не то чтобы не доверял, но вполне допускал, что каждый его чих в стенах своего банка становится немедленно известен Ольварре.

И всё равно в Эхидос-банке лежало мало, чертовски мало. На то, чтобы безбедно прожить остаток жизни, не хватит. Тем более в Майами – этом гетто для миллионеров.

Когда взлетел на воздух гараж с лимузином дона Фелипе, Лопес осознал седьмым чувством, что в его жизни грядут перемены. Сперва он решил, что всё это – какая-то странная дурно пахнущая игра, чья-то шутка, тем более что сам он никаких террористов никогда в глаза не видел. Бред, да и только: на грозного Фелипе Ольварру наезжать, как на занюханного сутенера или ларёчника. Потом пришла другая мысль: а не сочтёт ли хефе его самого причастным к этому глупейшему розыгрышу? И не переведёт ли в связи с этим в разряд несерьёзных людей?..

Видел Лопес и дурацкую надпись аэрографом на стене соседнего гаража, даже сфотографировал её на всякий случай. Поначалу он не придал ей никакого конкретного значения, но, увидев, как побледнел Ольварра при виде граффити, услышав, как он спросил, сколько человек читали надпись, Лопес ещё раз пожалел, что родился на свет.

Он чуть было не сказал, что не видел никто кроме него, но вовремя сообразил, чем это для него пахнет, и назвал имя помощника Ольварры Эриберто Акоки, который здесь, в Гуадалахаре, обделывал все делишки дона Фелипе из тех, о которых не стоило знать властям, прессе и широкой общественности. Хефе велел стену взорвать, и немедленно.

Фотографию Лопес запрятал подальше.

Затем, уединившись с Лопесом, Ольварра сказал ему, что, наверное, Лопес теперь сильно жалеет, что родился на свет, и боится, что дон Фелипе его убьёт. Лопес разволновался и не мог отрицать очевидного. Тогда Ольварра поклялся, что пальцем его не тронет. Если, разумеется, никто об этой надписи не узнает. Как сделать, чтобы никто о надписи не узнал – забота Лопеса. А если кто-нибудь узнает, то за жизнь его никто не даст ломаного песо времен Маньянской экспедиции.

После разговора с хефе он обскрёб все сусеки, обратил в наличность всё, что только мог обратить, не привлекая к себе внимания, отвёз добавок в Эхидос-банк и стал ждать дальнейшего развития событий, занимаясь своими текущими делами. Как позаботиться о том, чтобы дурацкая надпись погрузилась в волны истории и утонула там на веки вечные, он представления не имел. Что означали слова хефе о том, что это – «забота Лопеса»? Что он должен убить Эриберто Акоку? Причём за свой счёт, то есть заплатить киллеру из личных своих неучтённых средств, одним словом, отрывать от себя изрядную долю своих кровных ради того, чтобы решить проблему Фелипе Ольварры – хоть и отца родного, но, все-таки, не отца.