Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский Страница 17

Резиденция дуче и в самом деле представала в образе тихого райского уголка, отсиживаясь в котором легко можно переноситься в своих фантазиях то на холмы Древнего Рима, то на поля проигранных сражений в Абиссинии, или в египетскую пустыню, по каменистым взгорьям которой Муссолини когда-то мечталось въехать в Каир на белом рысаке. О том, что Муссолини, привыкший к тому, чтобы все его бредни сбывались, специально для такого случая приготовил рысака, Отто Скорцени знал. И сейчас, вспомнив об этом, саркастически рассмеялся.

«А вот местность для своей Северной резиденции, — подумал Скорцени, — этот правящий полуидиот выбрал почти идеальную. На его месте я бы никогда и ни за что не возвращался в Рим, превратив в свой Северный Рим никому не ведомое раньше селение Рока-деле-Каминате. Холмов здесь, правда, маловато, зато какие великолепные горы! Какие Богом сотворённые для очередного «Вечного города» берега озера! Да и неплохую армию можно было бы создать из местных итальянцев, пробудив в них дух гордых римлян».

Почти весь вечер Муссолини плакался Скорцени в жилет по поводу того, что верных присяге воинских частей остается все меньше; что пехотинцы и карабинёры демонстрируют прямо-таки невероятную трусость, а последняя его надежда — части чернорубашечников — до того распоясались, что с ними почти невозможно сладить.

— Но ведь пока что вы находитесь за спинами германских солдат, — попытался усовестить его Скорцени. — Так используйте это время. Проведите несколько войсковых учений, расформируйте небоеспособные части, создайте элитные бригады егерей и парашютистов. Не хватает преданных офицеров? Превратите в них вчерашних сержантов, имеющих фронтовой опыт и умеющих показать пример личной храбрости. А кто мешает создать итальянские войска СС?

— Нет, Скорцени, нет, вы не представляете себе, что это за нация такая гнусная! — взбешенно вертел головой Муссолини, мечась по кабинету. — Даже невозможно вообразить себе, чтобы потомки древних римлян дошли до такой гнусной трусости, такого предательства. Думаете, я не знаю, каким посмешищем считали мои дивизии и ваши солдаты, и русские? «Макаронники», «бабники», «драп-гвардейцы»…

— Не стану отрицать, оценки порой давались нелестные, — признал Скорцени. — Но мало ли что можно выудить из обычного солдатского фольклора.

— Это уже не фольклор, Скорцени, это констатация. А ведь в Россию я посылал всё то лучшее, что способна была обмундировать моя несчастная Италия. Так что вы правы: я всё ещё удерживаюсь на плаву только благодаря мужеству германских солдат. Не будь их, моё трусливое воинство разбежалось бы по домам иди же целыми полками прорывало бы швейцарскую границу, предпочитая своему воинскому долгу альпийские лагеря для интернированных.

— Но вам не суждено быть вождём другой нации. Великим дуче вас провозгласил именно этот народ, ваши итальянцы.

— «Великим дуче» я провозгласил себя сам, — огрызнулся Муссолини. — Что вы смотрите на меня с таким удивлением, обер-диверсант рейха?

— Сражён вашей откровенностью, дуче.

— А я и не считаю необходимым скрывать это обстоятельство. — Муссолини наконец прервал свои метания и опустился в глубокое кожаное кресло, буквально утонув в нём. — Да, я провозгласил себя там, поскольку мои макаронники до такого не додумались бы. Приходится сожалеть, что провозгласил себя всего лишь дуче, а не королём, падишахом, императором Италии, Сардинии, Абиссинии и всех прочих заморских территорий. И тогда не существовало бы короля, который осмеливался бы арестовывать меня, лишать поста премьера. — Муссолини хотел добавить ещё что-то, но запнулся на полуслове, словно только что очнулся, и понял, что в порыве ярости успел наговорить слишком много глупостей. — Словом, стоит ли продолжать? — обессиленно опустился он в кресло.

Скорцени не торопил его, дал время для того, чтобы морально отдышаться.

— И всё же не теряйте времени, — молвил он уже тогда, когда решил, что тот успокоился. — Займитесь реорганизацией своей армии. Создайте сильную службу безопасности, привлекая для этого как можно больше итальянских германцев.

— «Итальянских германцев»? — удивленно переспросил Муссолини и, углубившись затылком в спинку кресла, воинственно выпятил широкий, небрежно выбритый подбородок. — Вы правы. Почему я не подумал об этом раньше? Странно. Будучи союзниками Германии, мы обязаны были рациональнее использовать твердость и воинственность итальянских германцев.

— Поскольку результаты этой войны ничего хорошего для нас не таят, то уже сейчас создавайте в горах свои опорные пункты и тайные базы, предназначенные для партизанской борьбы.

— Создать можно, — мрачно проворчал дуче, — однако мои макаронники все эти базы сразу же выдадут. А то и сами же разграбят.

— Опасность провала существует всегда, — признал Скорцени, чувствуя, что само общение с этим разуверившимся, совершенно бездарным в военном отношении человеком становится для него тягостным. — Но ведь в течение всей войны в Италии действовало мощное партизанское движение. Значит, в принципе оно возможно. Поэтому ничто не должно останавливать вас. Создавайте такие отряды, которые уже сейчас переходили бы на полулегальное положение и постепенно обживали свои горные партизанские базы, налаживали связи с местным населением и сеть подпольного сопротивления в окрестных городках.

Слушая его, Муссолини изо всей силы сжимал руками голову, словно хотел расколоть свой череп, как спелый арбуз. По его поведению Скорцени понял, что дальнейшие рассуждения на эту тему бесполезны, дуче слишком устал. Не от сегодняшней беседы и тех немногих государственных бумаг, которые удосужился подписать. Нет, он устал в принципе; выдохся, разуверился в самом себе как в вожде, в личности.

«Можно ли, — спрашивал себя обер-диверсант рейха, — оставаться вождём нации и главнокомандующим войсками, когда ты не веришь ни своему народу, ни своей армии, ни личной охране, а главное, когда ты уже не веришь собственному призванию, собственной судьбе?»

Только сейчас, побывав здесь, на вилле «Фельтринелли», и увидев всё собственными глазами, Скорцени понял, какую ошибку совершил Гитлер, освободив дуче из-под ареста и вернув ему власть. «Нет, возможно, из соображений международного престижа Муссолини и следовало освободить, и даже вернуть в Италию, но затем тихонько убрать, назначив на его место того же князя Боргезе или кого-то из еще более властолюбивых и напористых военных. Неужели фюрер не понимает, что, делая ставку на Муссолини, он обрекает остатки фашистского движения в Италии не на возрождение, а на гибель?»

Скорцени вдруг вспомнилась его короткая встреча с фельдмаршалом Роммелем, которая произошла сразу же после прибытия в Берлин вместе с великим дуче. Лис Пустыни встретил штурмбаннфюрера в коридоре рейхсканцелярии, окинул таким оценивающим взглядом, словно решал, можно ли ему доверить командование парадом остатков своего Африканского корпуса и сдержанно похвалил:

— Неплохая выдалась операция, Скорцени, неплохая. Теперь я понимаю, как много потерял, не добившись того, чтобы именно вы возглавили разведку и контрразведку моего Африканского корпуса.