Утро ночи любви - Наталья Андреева Страница 17

Он рванул дверь, чуть не сломав ее, сделал шаг вперед и замер. Это была огромных размеров ванная комната. Всю заднюю стену ее занимало огромное зеркало. Посреди, на мраморном полу, стояла ванная, похожая на чашу. Она была сделана из какого-то камня, со странным, молочным блеском. Вода в ванной тоже была белая, похожая на молоко. В ванной, лицом к зеркалу, сидела Алина Вальман. Он увидел собранные на затылке волосы, небрежно заколотые шпильками, и выступающие из воды мраморные плечи. Раскинув капюшон на лопатках Алины, уже знакомая ему кобра раздвоенным языком пыталась коснуться упругого завитка волос на ее затылке. Утопленные в потолок и стены многочисленные лампочки мягко рассеивали свет, отчего казалось, что повсюду разлито жидкое золото.

Дыхание перехватило. Увидев его в зеркало, Алина медленно начала подниматься. Он стоял, понимая, что надо немедленно уходить, но не мог тронуться с места. Зрелище было завораживающим: из молока выползала черная кобра, вытатуированная на прекрасном женском теле, на аспиде явственно проступали Алинины позвонки, а кончик хвоста упирался в ложбинку между упругими ягодицами. Только увидев змею целиком, он очнулся и отступил назад, с треском захлопнув дверь. В глазах было темно, мраморное тело Алины его ослепило.

И тут он услышал хохот. Сначала ему показалось, что смеется Алина. Потом сообразил: это из конца коридора. Навстречу шла Гена и, глядя на него, хохотала.

– Ты-ы... – прохрипел он. – Ты это нарочно... подстроила...

– Тебе ж надо было.

– Так... Нет, так нельзя... нельзя...

– Что, хороша? – подмигнула она. – А ну, пусти!

– Что? – хрипло спросил он. В голове по-прежнему был туман, сердце бешено стучало.

– Пусти, говорю. Дай пройти. Или ты хочешь, чтобы она оттуда так и вышла голой? Я тебя понимаю, – усмехнулась Гена.

Тут он заметил у нее в руках махровый халат.

– Да идите вы...

И, грубо оттолкнув женщину плечом, кинулся бежать.

– Она сейчас спустится! – крикнула вслед Гена. Он бежал до самых ворот. «Издеваются», – стучало в висках. «Точно: издеваются...» Хлопнула калитка, железо загудело. По улице он уже не бежал, шел сначала быстро, но потом замедлил ход. Дыхание выровнялось, мысли тоже постепенно пришли в порядок. И он тут же начал оправдывать Алину. «Это не она. Она ничего не знала. Это Гена. Гена все подстроила».

Но вернуться назад так и не решился. Сел в машину, и какое-то время просто ехал, не соображая, куда и зачем. Его ведь не прогнали, сам ушел. Может, зря?

В таком состоянии примерно через час он пришел к Эдику Мотало. Кто-то должен ему разъяснить. И странное поведение Гены, и саму Алину Вальман, татуировку на ее спине, отсутствие в доме прислуги и запахов еды на кухне. Ее образ жизни, наконец, потому что сам он ни черта не понял. Разъяснить то, что логике не поддается, а лежит в области, где специалист как раз Эдик Мотало, который читает всякие умные книжки. Почему эти люди такие? Что ими движет? И как теперь быть?

В общем, он нуждался в сеансе психотерапии, которую презирал как науку и о бесполезности которой до хрипоты спорил с Эдиком.

Эдик был дома, в своей холостяцкой берлоге, куда Андрей Котяев старался без особой нужды не заходить.

«Бардак» – это еще слишком слабо сказано, если речь идет о жилище Мотало. В однокомнатную квартиру скромных размеров было напихано такое количество вещей, что войдя, гость долго и тщетно искал местечко, куда можно было бы присесть, и никогда не решался снять обувь.

Котяев не раз советовал Эдику подогнать под окна грузовик и покидать туда добрую половину имущества, благо второй этаж, невысоко. Все, чем владел Эдик, за исключением его очков, гроша ломаного не стоило, хотя сам Мотало говорил обратное. Мол, все это бесценно. Среди вещей в его квартире был, к примеру, облезлый самодельный комод, доставшийся в наследство от бабушки. Половина ручек отвалилась, ящики закрываются с большим трудом, из них постоянно свисают вещи. Над этим динозавром висели сломанные часы, тоже доисторические, с гирьками на цепочке, именуемые «ходики». На одной из стен, как раз у обожаемого Эдиком продавленного дивана, красовался плешивый коврик, настолько засаленный, что рисунок угадывался с трудом. Похоже, Мотало, который ел прямо на постели, вытирал о него руки. Имелась в хозяйстве даже... керосиновая лампа! «А вдруг отключат электричество?» «Балда, у тебя же все равно нет керосина!» «Зато у меня есть лампа!»

И посреди этого старья, которое Мотало поленился вывезти после смерти бабушки, на заваленном хламом столе, среди грязных чашек, тарелок с остатками еды, книжек с закладками, исписанной бумаги, обгрызенных карандашей, поломанных ручек – вполне современный компьютер. Пардон, еще одна ценная вещь, хотя очки обошлись Эдику дороже.

Полы в доме мылись по большим праздникам, пылесос Мотало не признавал, посуду мыл, когда вся, что имелась в доме, оказывалась грязной. И то Эдик частенько вытаскивал из горы немытой две нужные ему и гостю тарелки и две чашки, на остальное махал рукой: потом. На окнах висели плотные шторы: Эдик дню предпочитал ночь, он был стопроцентной совой.

И в этой вечной тьме, в этой захламленной квартире жил человек со светлым умом, способный на гениальные догадки и знавший так много, что мог бы выиграть кучу денег в теле– и радиовикторинах, если бы не относился к ним с таким презрением. Он их даже не смотрел. В том числе и те, что были не слишком примитивны и куда поэтому допускались простые смертные, не только звезды. Так вот: все это Эдик презирал. Викторины, ток-шоу, развлекательные программы и участвующих в них звезд.

Гости к нему приходили редко. Да что там! Практически никогда! Поэтому на звонок в дверь Мотало долго не реагировал, думал, что это ошибка и не стоит тратить время и силы. Ведь надо подняться с дивана, дойти до двери, открыть ее и вступить в диалог с примитивной особью. А потом долго приходить в себя от полученного негатива. Пришлось звонить еще и еще, но Андрей Котяев давно уже привык к странностям хозяина. Если на чужой территории Мотало еще как-то держался, то есть соблюдал нормы поведения, то у себя дома не стеснялся вовсе.

Наконец дверь открылась.

– А... Это ты... – кисло сказал Мотало. – Ну заходи.

После чего повернулся к гостю спиной и, не оборачиваясь, побрел обратно в комнату. Зрелище было жалкое: растянутый свитер висел на худых плечах, ноги старчески шаркали, на макушке сияла огромная лысина.

Андрей вошел, запер за собой дверь, ботинки, как обычно, снимать не стал, и как был, в джинсовой куртке, двинулся в том же направлении.

Эдик лежал на диване, заваленном книгами, тут же, на диване, стояла чашка с недопитым кофе и тарелка с недоеденными бутербродами. Еще на диване лежали: пара трусов, грязные носки, мокрое полотенце, пачка одноразовых бритвенных станков, одного не хватало, использованный пластырь, ватка со следами крови...

– Садись, – услышал он.

И поступил так же, как поступал всегда: взял в охапку вещи, грудой лежащие в продавленном кресле, и скинул их на пол. После чего снял куртку, кинул ее на диван, где лежал Эдик, уселся в освобожденное от хлама кресло и огляделся: