Улыбка смерти на устах - Анна и Сергей Литвиновы Страница 17

Итак, вторым номером в сегодняшнем списке у нее значилась психиатриня, пользовавшая погибшего. Любовь Михайловна Бобылева любезно пошла Римме навстречу — правда, договорились они встретиться поздно, аж в полдесятого вечера: «До девяти у меня прием». Женщина пригласила ее в свой офис — частную клинику в районе Театра армии.

Римма с вокзала заскочила домой, приняла душ и переоделась. Счастливое расположение ее квартирки — у метро «Павелецкая» — позволяло добраться до дома за четверть часа с любого вокзала (исключая слабо востребованные Рижский и Савеловский). Наряд, приличествующий визиту на дачу, джинсы и куртяшку, она сменила на более уместные в городе плащ, платье, туфли. Как раз когда переодевалась, пришла эсэмэска от Синичкина. Босс был, как всегда, лапидарен: «Поступили данные, что наш горняк завел амурное знакомство за несколько дней до своего отхода. Прокачай».

Когда-то в баснословные, еще советские времена (Пашка ей рассказал) по рации нельзя было произносить: «погибший», «пострадавший». Запретные слова заменяли эвфемизмами. Жмуриков называли горняками, раненых — степняками. С тех пор кодовые слова в их обиходе прижились — а то заглянут через плечо в переписку, подслушают разговор.

Девушка на метро доехала до «Достоевской». Станция оказалась из новых, и, кажется, Римка очутилась здесь впервые. Стены и колонны украшали портрет Федора Михайловича и иллюстрации к его романам. На одной из колонн Раскольников топором мочил старушку. «Эх, не было в те времена нынешних технологий, — подумалось сыщице. — А то бы Порфирию Петровичу не пришлось в течение всего романа Родиона Романыча колоть. Простая дактилоскопия многое бы доказала. Вдобавок обязательно изъяли бы одежду подозреваемого. Провели анализ — например, хемилюминисценцию. Нашли бы следы крови. Затем — ДНК-экспертиза кровавых следов, и обнаружили бы, что кровь на одежде Раскольникова принадлежит старушке-процентщице и сестре ее Лизавете. И всё, дело раскрыто. А Порфирий со своей психологией весь роман чикался, прежде чем произнесть: «Вы и убили-с».

Римма, посматривая в навигатор, пошла искать нужное здание. Лето приближалось к макушке, поэтому вроде стемнело, да не полностью. Небо разбеливалось темно-молочным светом, вдобавок сумерки разрезали многочисленные фонари, вывески и огни припозднившихся фар.

Как часто бывает в центре, старинные особнячки чередовались с памятниками советского домостроения: брежневскими панельками в девять и двенадцать этажей. «Ничего удивительного, — думала Римма, — что нынешние московские власти спят и видят: как бы их (да и мой дом!) снести да понастроить на том месте бизнес-класс с панорамным остеклением и подземными паркингами: столько земли пропадает! Только вот куда нас, здешних жителей, девать, бонзы пока не решили. Они, конечно, были б только счастливы, если б мы все, коренные москвичи-нищеброды, перемерли, а нам на смену откуда-нибудь из Тюмени понаехали богатые нефтяники с тугими кошельками».

Клиника, где трудилась доктор меднаук и профессор Бобылева, отыскалась в доходном доме предреволюционной постройки. В подъезде в своей будке охранник трудился над кроссвордом. Римка сказала, к кому. Он кивнул, не отрываясь от своих занятий:

— Нажмите домофон и входите. Первый этаж.

В самой клинике за высокой конторкой никого не оказалось. Теплый свет заливал пустынный коридор с рядами дверей. Стены были украшены не бюллетенями санпросвета, как при бесплатной медицине, а картинками в стиле пин-ап довольно фривольного содержания: девчонки в коротких юбчонках и чулочках с блудливыми улыбочками мыли полы, развешивали белье, готовили пищу.

Пустые и тихие пространства почему-то напрягали — особенно после сегодняшней безумной выходки Константина Камышникова. В какой-то момент показалось, что из дверей выскочит вдруг маньяк с топором.

Но нет. В коридор вышла дама (Римка все-таки вздрогнула), одетая элегантно и стильно. Деловое платье без рукавов — скорее всего, из последней коллекции «Максмары», туфельки от «Гуччи». Женщине было под пятьдесят — при том, что какой-нибудь ненаблюдательный лох мог счесть, что ей слегка за тридцать: натянутая кожа лица, полные губы, сияющие глаза. Идеальный маникюр и прическа. Каждый квадратный сантиметр кожи, каждый погонный миллиметр волос или ногтей свидетельствовали о тщательном и дорогостоящем уходе за собой. Нимало не обвислые, а упругие на вид бицепсы и трицепсы говорили о ежедневных часах, проведенных в спортзале. Волосы умело осветлены и небрежно всклокочены — каковая небрежность дается лишь дорогостоящим умением модного куафера. Проницательный блеск глаз говорил, что женщина постоянно работает над собой не только по физической, но и по умственной линии. Вот только кисти рук — самая проблемная и трудно поддающаяся коррекции зона — выдавали возраст: ах, ах, узловатые, суховатые пальцы, выделяющиеся вены. Но в целом психиатриня выглядела так, как к пятидесяти годам смотрится только очень, очень богатая женщина (или спутница сверхобеспеченного мужчины).