Похороны империи - Чингиз Абдуллаев Страница 17

Поздно вечером в субботу, двадцать четвертого августа, в своем кабинете нашли маршала Ахромеева, покончившего жизнь самоубийством. Вышедшие на работу в понедельник сотрудники администрации президента шепотом рассказывали друг другу о случившейся трагедии. Все знали об этом из официальных сообщений, но подробности становились известны именно здесь. Эльдар Сафаров прибыл на работу к девяти утра и успел пообщаться с коллегами в коридоре. Все жалели маршала и восхищались его мужеством. Ахромеева уважали за твердость взглядов, за принципиальность, за его достойное поведение. Рассказывали, что перед смертью он написал письмо Горбачеву, в котором якобы объяснял причины своего поведения и говорил, что не может смириться с распадом своей страны.

Дубровина сразу осудила покойного маршала.

– Он просто струсил, – убежденно говорила Элина Никифоровна. – Понимал, что его могут привлечь, и, как остальные, решил сам покончить жизнь самоубийством.

– Не думаю, что он струсил, – осторожно заметил Тулупов, – все-таки он был участником войны, боевым генералом, прошел Афганистан. Таких людей трудно испугать тюремной камерой или даже возможным расстрелом. Он просто понял, что его страны больше не будет, а его партию уже распустили. И не выдержал этих двух потрясений.

– Он был принципиальным человеком, – высказался покрасневший Кирилл Снегирев. Он вообще часто краснел, хотя и отстаивал самые радикальные демократические взгляды в их отделе.

– Я вас не понимаю. – Маленькие глазки Дубровиной превратились в узкие щелочки. – Вы всегда были против наших партократов и военных. Осуждали членов ГКЧП. А теперь называете маршала, который активно поддерживал заговорщиков, «принципиальным человеком». Вам не кажется, что вы непоследовательны, Снегирев?

– Нет, не кажется, – поправил очки Кирилл, – у него были свои взгляды и свои принципы. Я с ними категорически не соглашался, но я готов был его уважать за принципиальность и верность своим идеалам.

– Опять высокие материи, – поморщился Тулупов, – все гораздо проще. Он был коммунистом и маршалом СССР. Не осталось ни партии, ни СССР, которого скоро совсем не будет. Кажется, по проекту Союзного договора нас хотят назвать ССГ. Нужно же придумать такое идиотское название! Вот скоро мы действительно на «Г» и пойдем. А он не захотел быть с нами в этом едином марше и предпочел повеситься.

– Вы все превращаете в шутку, – отмахнулась Дубровина.

– А почему молчит наш самый молодой коллега? – поинтересовался Тулупов. – Нам было бы интересно узнать и его мнение.

Все трое посмотрели на Сафарова.

– Я думаю, что Кирилл прав, – ровным голосом произнес Эльдар. – Ахромеев был принципиальным и честным человеком, поэтому не сумел пережить все эти события, ставшие для него личной трагедией. Как и Борис Карлович Пуго, с которым я несколько раз встречался и разговаривал. Они верили в идеалы, а они оказались разрушены. И это действительно стало для них личной трагедией.

– Молодец, – произнес Тулупов. – Я сказал то же самое, но в более откровенной форме. А ты подвел идеологическую базу под его самоубийство.

– Давайте прекратим эту ненужную дискуссию, – предложила Дубровина. – Маршала уже нет, и мы не будем больше тратить время на обсуждение мотивов его странного поведения. У нас столько работы.

Тулупов подмигнул мужчинам, и все принялись просматривать свои бумаги.

Ближе к полудню позвонил Журин.

– Здравствуй, Эльдар, – мрачно начал Михаил Алексеевич.

– Добрый день. Как вы себя чувствуете? Я звонил вам несколько раз, но у вас дома никто не снимал трубку.

– Естественно, – сказал Журин, – мы с женой на время переехали к дочери. Сейчас такая обстановка, что любого из бывших сотрудников ЦК могут арестовать. Сначала посадят, а потом будут разбираться – что он сделал и кого поддерживал. Раз работал в «штабе партии», то уже априори виноват в том, что был за этот дурацкий комитет.

– Я слышал, что ваше здание опечатали?

– Нас всех прогнали, а здание опечатали. Не думал, что доживу до такого дня. Хотя мне еще повезло. Учитывая мой возраст, меня только несколько раз хорошо послали, и больше ничего. Молодым досталось больше, некоторые получили по шее, двоих наших серьезно побили. Помнишь Мягкова?

– Конечно. Он сидел с Коломенцевым.

– Правильно. Он жил в обычном доме с работниками транспортной конторы. Его так избили во дворе, что он попал в больницу с сотрясением мозга. Несколько соседских парней выпили и решили, что нужно расправиться с этим «партократом». А Мягков в жизни мухи не обидел…

– Это обычные глупые перегибы, – сказал Сафаров.

– Ну да. Революция, при которой прежние моральные нормы оказываются отброшенными и растоптанными. Все правильно. Я могу тебя сегодня увидеть?

– Конечно. Давайте увидимся. Может, где-нибудь посидим?

– Ни в коем случае! Мне лучше лишний раз не показываться на глаза нашим победившим демократам. Давай у тебя сегодня вечером. У моего зятя есть машина, и он меня привезет.

– Хорошо, – согласился Эльдар, – но, если можно, немного позже, часам к девяти. У нас много работы.

– Не сомневаюсь. Столько людей нужно сначала освободить от должностей, а потом найти еще целую армию людей, чтобы поставить их на эти должности… Представляю, сколько у вас забот. В общем, до свидания, до вечера.

– Я буду вас ждать, – попрощался Сафаров и положил трубку.

Дубровину вызвали к руководителю администрации, и она, быстро собрав документы, вышла. Вернулась через полчаса.

– Сейчас идет заседание Верховного Совета – некоторые предлагают вообще распутить союзный парламент.