Птенцы «Фламинго» - Инна Тронина Страница 16

Надо не сидеть сиднем, а идти вперёд. Делать каждый день крохотный, но всё-таки ощутимый шажок к желанной цели. Если продолжать только лишь бить на жалость, все оставшиеся знакомые разбегутся, а бывшие любовники сделают вид, что не знают Нетти.

Но самое главное — Машенька! Дочурка подрастёт и начнёт стесняться, что-то врать подружкам, втайне страдать. Значит, до тех пор, пока дочка начнёт что-то соображать, Аня должна или выздороветь, или навсегда исчезнуть, освободив семью от обузы.

Когда выяснится, что надежды нет, случится катастрофа. Аня не допустит, чтобы дочка начинала свою жизнь рядом с инвалидом, чувствовала себя то ли виноватой, то обязанной — непонятно, кому и за что. Теперь Аня, если жребий ляжет неудачно, уйдёт из жизни одна, а Маша останется жить. Ольга Александровна ещё молода, успеет вырастить внучку — сама обещала, когда Аня приходила в себя после родов.

Но всё-таки хочется жить, чёрт побери! Это не страх, не животный инстинкт, заставляющий цепляться пусть за убогое, но всё же существование. Не почитание церковных канонов, осуждающих самоубийство. Аня признавалась самой себе, что не может умереть, оставив Звягина жить на белом свете. Лучше всего подошёл бы ей «пояс шахида», чтобы одним взрывом уничтожить себя и его.

Но это нереально, тем более что Володьку поместили в психиатрическую больницу. И неизвестно, когда он теперь оттуда выйдет, где потом будет жить. Значит, придётся надеяться на торжество справедливости, на высший промысел, и уверять себя в том, что день воздаяния непременно настанет…

Аня всё же натянула костюм, так и не позвав Катю, заплела две косички, перекинула их на грудь и сразу же помолодела лет на десять. Потом достала маникюрный набор, наскоро привела в порядок руки, даже расчесала брови и загнула ресницы. Высушила лак под миниатюрным вентилятором и крикнула Кате, чтобы та обязательно подала своё коронное блюдо — французский луковый суп с гренками, сыром и белым вином.

Сама Аня достала из бара бутылку, специальным ножичком наколола твёрдый сыр «Монтекапмо», потому что слишком хорошо знала пристрастия дяди Юзи. Она передвигалась на коляске, чтобы побольше успеть, да ещё помочь Катерине, которая, намучавшись за день с её ребёнком, вовсе не обязана вечерами ещё и принимать гостей.

Впрочем, режиссёр приедет сюда не живот набивать — он может завтракать, обедать и ужинать в лучших ресторанах, да ещё не по одному разу. Нынешний статус ему это вполне позволяет. Именно во время трапезы и обсуждаются сценарии с богатыми клиентами, из-за чего дяде Юзе приходится возвращаться домой под утро, каждый раз на новом лимузине.

Кроме того, старик имел плохой аппетит, многое ему из-за болезни не позволяли есть. Исключение составляли как раз сыр, вино и луковый суп. Дядя Юзя просил об одном — чтобы качество продуктов было высоким, как и мастерство повара. Тогда старик смаковал всё это в небольших количествах, исключительно ради того, чтобы не обижать хозяев.

Вот и сейчас он приедет на своей красной «Субару-Форестер», за рулём которой сидит дальний родственник. Этот молодой человек никогда не поднимался к Ане, а отправлялся куда-нибудь в бар, где смиренно пил сок и смотрел телевизор. Парня звали Максом, и к дяде Юзе его приставила супруга Зинаида — на всякий случай. Мало ли что может случиться в дороге, да ещё после утомительных посиделок.

Режиссёр всегда кушал сыр антикварной итальянской вилкой с витой ручкой и металлической петелькой на конце. Стоила эта вилка баснословно дорого, изготовлена была триста лет назад. Аня уговаривала старика принять эту вилку от неё в подарок, но тот отказывался и пользовался вилкой только во время визитов.

— Ань, наверное, нужно к вину с сыром ещё что-то поставить!

Катя, в кокетливом, обшитом кружевами-ришелье фартучке, с пышными рыжими волосами, тонкая и длинноногая, солила и перчила булькающий золотистый суп.

— Вот — апельсиновый сок, мёд и крекер! Если не для гостя, то для тебя. Кстати, ты сегодня ела хурму?

— Ой, забыла! — Аня звонко хлопнула себя по лбу. — Идиотка!

— Сколько раз говорить, что хурма для кормящей матери — чистый клад! Сейчас же ешь! — Катя командовала своей хозяйкой, понимая, что та не рассердится, наоборот, будет благодарна. — Между прочим, тут одна опунция завалялась. Как твой гость насчёт этого?

— Дядя Юзя поначалу принял опунцию за старую пупырчатую грушу, а после безумно полюбил. Врачи говорят, что она полезна для гипертоников и сердечников. Так что в самый раз, Катюша. Если буду нужна, я в спальне. Заодно Машку покараулю, чтобы не заплакала…

Катя занялась приготовлением гренков с сыром, чтобы потом подать их с луковым супом. Аня уехала на коляске в столовую, проверила сервировку. Хотела навестить ребёнка в детской, но потом решила его не беспокоить. Долго смотрелась в зеркальную дверцу шкафа-купе, а потом вдруг, закусив нижнюю губу, нажала кнопку на дверце.

Её взору тут же предстала груда висящих на плечиках нарядов — остатков прежней роскоши, навсегда ушедшего счастья. Вздохнув, Аня вспомнила, как ещё год назад пять или шесть раз на дню меняла дорогие туалеты. А теперь даже спортивный костюм натянуть почти невозможно, особенно если никто не помогает.

И это случилось с ней — девчонкой, летавшей с одного спортивного снаряда на другой, выделывавшей на льду потрясающие пируэты! Надо же — девять граммов, всего девять граммов свинца — и такой эффект!.. Ну, ещё, конечно же, рука профессионального стрелка…

Аня взглянула на платья и замерла, стиснув кулаки на подлокотниках кресла. Она так и не привыкла к тому, что на видном месте в центре шкафа висит простреленный жакет. И модный его рисунок типа «золотые огурцы» не может отвлечь внимание от уродливого бурого пятна, от маленькой дырочки на том месте, где жакет облегал тонкую талию шикарной дивы.

Она запретила матери отдавать в чистку этот жакет, а также юбку и шубу; не захотела стирать и нижнее бельё. Аня пожелала оставить все вещи нетронутыми. Когда вернулась из клиники домой, попросила мать повесить их сюда. Аня заставляла себя смотреть на вещи всякий раз, когда приходилось открывать шкаф. Она боялась забыть о мести, впасть в спасительное отупение. Милосердная память могла отказать хотя бы на час, на день, на месяц. А забыть — почти что простить. И это страшно…

Аня смотрела на одежду — измятую, окровавленную, простреленную, отвратительно пахнущую. Смотрела и беззвучно шевелила губами, творя свою личную, исступлённую молитву. К богине мщения Немезиде Аня обращалась по утрам и по вечерам, после того, как перенесла пять операций. Четыре раза оперировали позвоночник, однажды довелось оказаться в реанимации после родов. Казалось, что из Ани ушла вся кровь, и кожу её, мышцы, внутренности стянули многочисленные шрамы. Долгими днями и ночами она лежала без движения, и при каждом вздохе чувствовала любовь, а при каждом выдохе — ненависть. Не испытывая этих чувств, Аня не смогла бы выкарабкаться из разверзшейся у её ног пропасти ужаса, бреда, отчаяния.

Одну свою клятву Аня исполнила, движимая страстной любовью. Она дала жизнь ребёнку, не унесла его с собой в небытие. На этом пути, при переправе через Стикс, считала Анна Бобровская, у неё должен быть совсем другой попутчик. И вот здесь ей должна послужить ненависть, подобная чёрному смерчу. Пока время ещё не пришло, так ведь даже года не минуло с того вечера. Остаётся ещё два месяца. И только потом можно будет задать себе вопрос — а почему не получается?..