Сорвать банк в Аризоне - Ник Грегори Страница 16

Но миссис Робертсон не оправдала ожиданий агента Фаррела. За семь лет, прожитых в Соединенных Штатах, я всего четыре раза видел — и, конечно, слышал — как человек в полный голос орет на другого. Однажды ранним утром, месяца через три после приезда, когда я еще развозил газеты, я случайно услыхал, как корпулентная дама в ночной рубашке кричит на соседа, разрешившего своей собачке присесть на газон перед ее домом. Два раза это была реакция водителя, машина которого только что попала в аварию по вине другого водителя. И один раз, к моему стыду, кричал я сам, опаздывая на самолет и требуя поскорее оформить билет.

Все эти случаи, однако, ни шли ни в какое сравнение со скандалом, который устроила Инка. Она вскочила на ноги и начала орать на меня. Орала она, разумеется, по-русски. Она называла меня болваном, кретином, козлом и, почему-то, пидарасом. Она упрекала меня за то, что я связался с ней, а себя за то, что она связалась со мной. Ее филологическая подготовка позволяла ей без труда применять, и очень искусно, так называемую ненормативную лексику, которая, по моим наблюдениям, уже почти вытеснила в современном русском языке лексику нормативную. Она сетовала на свою семейную жизнь, разбитую теперь по моей вине. Она стучала кулачками по столу и топала ногами. В конце концов, минут через пять непрерывного крика, она в последний раз обозвала меня подонком, схватила свою белую сумочку, стоящую на столе, выбежала из комнаты и хлопнула дверью.

Даже я, который, как-никак, знал Инку и понимал, что именно она кричала, не ожидал ничего подобного. Что уж говорить о бедных американцах — они, готов поспорить, впервые видели такое бурное проявление чувств не на киноэкране, a наяву, да еще и на непонятном языке. Понимали они только одно — неизвестно почему, миссис Робертсон накинулась на своего соотечественника Лио Голубева, хотя тот ничего плохого ей, вроде бы, не сказал. Поэтому, когда первый шок от выступления Инки прошел, оба агента и лейтенант Санчес отнеслись ко мне с большей симпатией, чем до этого инцидента. Стьюарт же вообще с трудом сдержал смех — он-то понял все моментально.

— Что это было, Лио, — опомнился первым лейтенант Санчес. — Чего хочет от вас эта женщина?

— В том-то и беда, — ответил я, — что она уже ничего от меня не хочет. Она и есть мое алиби.

— Вы имеете в виду, — уточнил агент Чен, — что вы провели сегодняшнюю ночь с миссис Робертсон? Но этого не может быть!

— Почему же, — раздраженно ответил я, — очень даже может быть. Именно это я и имею в виду. Я ведь предупреждал — она замужем, и ей вовсе не хочется, чтобы наши отношения стали кому-либо известны. Если бы вы понимали, что именно она кричала, у вас ни осталось бы никаких сомнений. Я могу попытаться перевести для вас кое-что, но не все — она умеет ругаться по-русски намного лучше, чем я по-английски.

— Вот уж не ожидал, — задумчиво произнес лейтенант Санчес. — Миссис Робертсон такая яркая женщина, а вы, Лио — извините меня, конечно — не очень похожи на страстного любовника.

Я промолчал. Санчес, с его ростом, весом и жгучими черными глазами был, конечно, куда более интересной приманкой для женской половины населения города Тусона — во всяком случае, для женщин из латинос. Я не сомневался, что не одна сеньора добивалась — и добилась — его взаимности, благо нравы испаноязычных жительниц Соединенных Штатов выгодно отличаются от лицемерия их бледнолицых подруг. Впрочем, судя по большому перстню с распятием на левом мизинце лейтенанта Санчеса, он был католиком и, возможно, относился к чужим брачным узам с гораздо большим почтением, чем я.

— Боб, — сказал Фаррел, оправившись от неожиданности — все-таки тут что-то не то. Допустим, что этот тип состоит в незаконной связи с миссис Робертсон. Допустим, она поняла, что он вот-вот назовет ее и возмутилась. Но откуда мы знаем, что она была с ним именно сегодняшней ночью? Ведь она, в сущности, не сказала ни да, ни нет — до этого просто еще не дошло.

Агрессивное замечание Фаррела меня обескуражило — мне казалось, что Чен и уж конечно лейтенант Санчес поверили моим словам. Заметив мою растерянность, Стьюарт поднял руку, как ученик за партой.

— Джентльмены, — сказал он, — я полностью соблюдал нашу договоренность. Я ни одним словом не вмешивался в вашу беседу с Лио, хотя и представляю — пусть пока неофициально — его интересы. Но сейчас я хочу напомнить вам о презумпции невиновности. Не Лио должен доказывать свое алиби — в данном случае, то, что эту ночь он провел с миссис Робертсон. Наоборот, вы должны доказать его вину, если он намеренно вводит вас в заблуждение. Кроме того, по-моему, поведение миссис Робертсон говорит само за себя — при необходимости я мог бы это засвидетельствовать, потому что я тоже наблюдал эту вспышку.

С точки зрения американского правосудия, реплика Стьюарта была вполне разумной. В самом деле, даже будучи под подозрением, я находился под двойной защитой — закона Соединенных Штатов и адвоката Стьюарта Розенбергера. Будь я настоящим американцем, мне, конечно, следовало бы вообще ничего не отвечать агенту Фаррелу. Но я не был настоящим американцем — я слишком хорошо помнил нашу доблестную советскую милицию. Я имел то, что тогда называли «привод» в отделение милиции только однажды, еще в студенческие годы. Поскольку как раз тогда партия и правительство объявили очередной поход против пьянства, меня и еще троих студентов забрали за совершенно невинное занятие — распитие бутылки водки вечером на скамеечке в парке Янки Купалы. В отделении с нами обошлись мягко — каждый получил всего по несколько ударов резиновой дубинкой по ребрам — и, зарегистрировав, отпустили.