Холоднее войны - Чарльз Камминг Страница 16

И что было еще хуже, он понял, что Рэйчел его заметила. Женщина тут же ушла. Пол вышел в сад и попытался убедить дочь, что он просто пытался утешить свою коллегу, которая была очень расстроена. «Пожалуйста, не упоминай об этом при маме. Ты неправильно истолковала то, что увидела». В состоянии полного шока Рэйчел согласилась не говорить ничего матери, но это соучастие во лжи навсегда изменило их отношения с отцом. Никакой награды за сохраненный секрет она не получила; по сути, ее наказали. Отец стал отстраненным и безразличным. Он как будто забрал у нее свою любовь. На протяжении долгих лет Рэйчел казалось, что он воспринимал ее как потенциальную угрозу. Иногда она вдруг начинала думать, что это она предала его, а не он ее.

То, что она увидела в тот незабываемый день, во многом сформировало и ее собственные взаимоотношения с мужчинами. Становясь старше, Рэйчел все больше и больше понимала, что верить нельзя никому. Она играла в сложные игры со своими потенциальными возлюбленными, проверяла их на двуличность и склонность ко лжи. Скрытную Рэйчел, которая никого не пускала в свой внутренний мир, как правило, тянуло к мужчинам, которых она не могла или не смогла бы контролировать. И в то же самое время, особенно когда ей было около двадцати, она часто отталкивала действительно достойных, добрых и любящих.

После «инцидента» в Каире Рэйчел стала считать своим долгом следить за личной жизнью отца. Постепенно у нее развилось нечто вроде маниакального восхищения его поведением. Она проверяла даты встреч в его ежедневнике, «составляла досье» на «знакомых», которых ей представляли на якобы вполне невинных семейных вечеринках, подслушивала телефонные разговоры, стоя за дверью кабинета отца или родительской спальни.

Потом, годы спустя, воспоминания о том самом дне снова все изменили. Всего за несколько недель до гибели отца Рэйчел обнаружила письмо, которое он написал очередной любовнице. На конверте значился адрес их семейного дома на Глостер-Роуд. Рэйчел узнала почерк – не знала она только имени женщины, которой предназначалось письмо в Хорватию: Сесилия Шандор. На конверте стояла печать «адрес неизвестен» и пометка о возмещении почтовых расходов. Рэйчел вскрыла письмо до того, как мать просмотрела утреннюю почту.

Она все еще помнила его наизусть.

«Я не могу перестать думать о тебе, Сесилия. Я хочу твое тело, твой рот, хочу ощущать твой вкус, запах твоих духов, хочу говорить с тобой, слышать твой смех – я хочу всю тебя, постоянно.

Не могу дождаться, когда мы увидимся, моя милая.

Я люблю тебя.

П.».

Больше чем через пятнадцать лет после откровения в Каире Рэйчел вдруг ощутила точно такую же выкручивающую сердце боль, тот же шок, что испытала, глядя в кухонное окно. В тридцать один год она, разумеется, уже не была моралисткой и не питала никаких иллюзий насчет супружеской верности. Просто письмо напомнило ей, что на самом деле все осталось так же, как было. Что ее отец всегда ставил свою собственную жизнь, свои страсти, своих женщин впереди, выше любви к жене и дочери.

Так почему же она так невыносимо по нему тосковала? Возвращаясь в Лондон на следующий день после похорон, Рэйчел внезапно ощутила такую невозможную боль, что вынуждена была притормозить у обочины. Она уткнулась головой в руль и разрыдалась – да так, что еще долго не могла остановиться. Но когда бурный поток слез немного иссяк, она почувствовала себя даже в какой-то степени освеженной и смогла ехать дальше и думать о том, как утешить мать, даже если для этого придется остаться с ней на несколько дней. Нельзя, чтобы сейчас она была одна.

Эту способность управлять своим поведением, отделять чувства одно от другого, словно раскладывая их по разным ячейкам, Рэйчел часто наблюдала в своем отце. Он был жестким и своевольным, его было почти невозможно переубедить, и люди часто воспринимали это как высокомерие. Порой Рэйчел и сама слышала обвинения в черствости и отстраненности, особенно со стороны бойфрендов, которых поначалу привлекала ее уверенность в себе и энергичность; однако в конце концов ее несклонность к компромиссам и отказ соответствовать чужим представлениям заставлял их бежать от нее как от огня.

Рэйчел наконец поняла, как много досталось ей от отца, – особенно четко это было видно теперь, когда он ушел, – и ей вдруг показалось, что он живет внутри ее и ей никогда не удастся отделаться от его влияния. И если уж честно, ей этого совсем не хотелось. После смерти отца ее чувства к нему стали сложнее. Она злилась на него за то, что он всегда держал ее на расстоянии – в эмоциональном смысле, но в то же время вспоминала те редкие моменты, когда он обнимал ее, или брал на ужин в Лондон, или сидел в первом ряду, когда ей вручали диплом в Оксфорде, и это и согревало, и разрывало ей сердце. Конечно, Рэйчел хотелось бы, чтобы отец был верен своей семье, но гораздо больше она сожалела о том, что не спросила его тогда напрямую, не заставила во всем признаться. Возможно, отец сошел в могилу, зная, что дочь презирает его. И чувство вины Рэйчел временами становилось совсем уж мучительным.

Они были так похожи. И при этом не в ладах практически всю ее взрослую жизнь. Возможно, именно поэтому они к ней и пришли? Поэтому предложили сотрудничество?

Способность быть шпионом заложена в генах. Это талант, который передается из поколения в поколение.