Я стою миллионы - Марина Серова Страница 16

Я встала и обошла комнату кругом: на стенах — небольшого размера картины, написанные маслом, серебристые шторы, волнами спадающие до самого пола, мольберт с закрепленным на подрамнике холстом, стол, на котором лежали несколько цветных пластиковых папок, подставка для карандашей, неоплаченные счета, рекламные буклеты.

Сердюкова немигающим взором наблюдала за моими передвижениями. Тогда я подошла к окну и резко обернулась к ней, она, опустив глаза и как будто спохватившись, быстро проговорила:

— Мне нужно умыться…

— Пожалуйста, будь как дома, — снисходительно посоветовала я.

Услышав шум воды в ванной, я быстро подошла к столу и стала выдвигать и задвигать ящики, бегло просматривая их содержимое. Мои пальцы ловко перебирали бумаги, письма, визитки.

Мне попадались лоскутки материи, газетные вырезки, клочки цветной бумаги, пустые тюбики из-под краски, немытые засохшие кисти, какие-то маленькие пластиковые коробочки…

Со дна нижнего ящика я достала фотографию: на фоне яркой морской лазури замерли три светлые фигуры — Сердюкова, Эрик и незнакомый мне темноволосый молодой человек, улыбающийся во весь рот. Они стояли в обнимку, словно приготовились танцевать сиртаки.

Загорелые лица троицы резко контрастировали с белыми стенами небольшой прямоугольной постройки, находившейся неподалеку. Настоящий средиземноморский пейзаж. На обратной стороне фотографии я прочла послание на французском, датированное летом прошлого года: «Дорогим Эрику и Натали от Андре. Не забывайте меня и прекрасную Францию. Антиб».

В другом углу этого же ящика я обнаружила телефонные счета и стала просматривать их.

Сердюкова довольно много звонила. Несколько разговоров было с Францией: периодически повторялись два номера. Один из разговоров от шестнадцатого мая…

Я услышала, как хлопнула дверь ванной. Бросив счета назад в ящик, я ловко задвинула его. Ничего не подозревающая Сердюкова с заново накрашенными глазами застыла на пороге, потом, немного постояв, направилась к бару.

— Хочешь выпить? — фамильярным тоном спросила она.

— Виски есть?

— Обижаешь! — Сердюкова бросила на меня высокомерно-насмешливый взгляд.

Она наполнила два стакана, один из которых поставила на столик возле дивана. Прошла на кухню и вскоре вернулась с кубиками льда в металлическом ведерке.

Я положила несколько кубиков в стакан и села.

— Ты даже не представляешь, как это ужасно…

— Что? — продолжала валять дурака Сердюкова, уставившись на меня непонимающим взглядом.

— …когда человек вот так, с простреленным затылком лежит на земле, лицо наполовину обезображено, лужа крови, а ты стоишь, смотришь и не можешь прийти в себя… — продолжала я, игнорируя возглас Сердюковой и боковым зрением наблюдая за ней.

— Ты любила его? — с враждебным интересом спросила Сердюкова.

— Дело не в этом. Просто всегда думаю, каково это — вот так оставить человека лежать на земле и знать, что именно тебе он обязан этой неподвижной позой, этими слипшимися от крови прядями, полным покоем тонкой голубой жилки на уцелевшем виске, которая некогда так лихорадочно пульсировала, словно отсчитывая секунды отнятой тобой жизни… — Я в упор посмотрела на Сердюкову, которая беспокойно ерзала на кресле.

— Но таково любое заказное убийство… — нервно прервала меня Сердюкова и осеклась.

Я сделала вид, что не заметила ее оговорки.

— Таково всякое убийство, — горько обобщила я, — но, как ты правильно заметила, заказное убийство особенно возмутительно именно в силу своей анонимности. Тот, кто нанимает киллера, старается максимально обезопасить себя от случайностей. Но что самое омерзительное, так это то, что он по-обывательски не хочет пачкать руки, малодушно не хочет вот так застыть хоть на миг над трупом или, внезапно ужаснувшись, броситься наутек, — размышляла я вслух.

Вконец отупевшая Сердюкова — то ли виски так подействовало на нее, то ли мой жестокий рассказ — уткнулась взглядом в свои колени.

— А почему ты решила, что Эрик стал жертвой заказного убийства? — задала я этой сомнамбуле провокационный вопрос.

Сердюкова вздрогнула, выпуская из рук пустой стакан. Он упал на ковер с глухим стуком. Она затравленно посмотрела на меня.

— Так ведь ты же подозреваешь меня? — Подняла стакан с пола. — А меня там во время убийства не было, следовательно…

А я-то уж было подумала, что подловила ее, а у этой наркоманки котелок, оказывается, еще варит! Что ж, вдвойне приятно одержать победу над сильным противником!

— С чего ты взяла, что я тебя подозреваю? — попробовала я поставить ее посыл под вопрос.

Для меня фраза, с помощью которой Сердюкова вывернулась, была сплошной софистикой. Человек, у которого из рук выпадает стакан и который смотрит на вас испуганными глазами, точно его в чем-то уличили, не может с такой ясностью и быстротой адекватно отреагировать на подобный иезуитский вопрос. Здесь нужен особо извращенный ум, привыкший к поиску оправданий в силу того, что его обладательница частенько попадала в двусмысленные ситуации из-за своего вранья и моральной нечистоплотности.

— Ну, ты так настойчиво добивалась встречи, ворвалась сюда… и потом, в убийстве мужа почти всегда обвиняют его жену.

— Для того чтобы делать строго логические выводы, необязательно придерживаться общих мнений, ведь часто они основываются на предрассудках, — назидательно сказала я.

— Значит, ты не подозреваешь меня? — растерянно спросила Сердюкова.

— Я никогда не делаю скоропалительных выводов. — Я посмотрела на безвольно опущенные углы ее рта.

Сейчас Сердюкова являла собой довольно жалкую картину: ее лицо, несмотря на выпитый виски, было смертельно бледным. Землистый оттенок кожи, свойственный наркоманам, обозначившиеся темные круги под глазами, опустошенный взгляд, дрожащие руки, общее зомбическое отупение являли яркий пример губительного действия кокаина.

Мне осточертело смотреть на нее, да и просто находиться в этой провонявшей марихуаной квартире. Точно меня начала одолевать клаустрофобия. Я посмотрела в окно, чтобы хоть как-то приостановить снежным комом накатывавшую тошноту.

— Я ухожу. Пока… Ничего не хочешь мне сказать?

Сердюкова встрепенулась, словно всплывшая на поверхность воды снулая рыба.

— Нет.

Я открыла дверь и, не прощаясь, направилась к лифту.