Без жалости - Лоис Гилберт Страница 16

— Почему он не подавал нам весточек, не сообщил, что жив? — спросила я.

Винсент кашлянул, деликатно прикрывшись рукой. Потом искоса посмотрел на меня. Взгляд у него был прежний — холодный, испытующий.

— Ваш брат знал, что он жив, — произнес он.

— Этого не может быть, — сказала я. Когда Райан смотрел на труп, в его глазах не промелькнуло и тени узнавания. Я хорошо помнила, как он отступил от трупа на несколько шагов и покачал головой.

— Они встречались с Эдвардом по крайней мере два раза в год. Он, надо сказать, получил от него изрядную сумму денег. — Во взгляде Винсента промелькнуло осуждение.

— Я вам не верю.

— Спросите его сами.

— Обязательно.

— Эдвард не мог не видеться с сыном. Когда он уезжал, мальчику было уже девять лет. Вы-то были еще крошкой, и Эдвард решил, что вам же будет лучше, если вы ничего не будете о нем знать. — Винсент намеренно говорил об этом небрежно, с легкостью — знал, что это причинит мне душевную боль.

Эми посмотрела на меня с сочувствием — как примерно смотрят на человека, которому наступили на ногу.

— Но как ему могло такое прийти в голову? — спросила я. Я слушала Винсента, впитывая каждое слово, и знала, что буду прокручивать этот разговор снова и снова.

Винсент пожал плечами.

— Он был сражен смертью своей жены — вашей матери и, как я полагаю, чувствовал себя ответственным за ее смерть.

— Но с какой стати ему было испытывать чувство вины за смерть матери? Она ведь погибла в автокатастрофе… — Тут я замолчала, поскольку вспомнила, что историю о том, как отец с матерью разбились вдвоем в машине, мне рассказала бабушка. Похоже, ее рассказ тоже нуждался в проверке.

Винсент сложил пальцы на руках вместе и снова тихо заговорил:

— Ваша мать покончила с собой. Приняла большую дозу снотворного… Через неделю после того, как мы уехали.

Внутри у меня все окаменело: только так я могла защитить свою душу и сердце от сыпавшихся на меня все новых и новых ударов.

— Моя мать себя не убивала, — твердо сказала я.

Очевидно, Винсент лжет и обращать внимание на его слова не следует.

— Я сказал вам правду, — произнес он.

— Она погибла в автокатастрофе, — продолжала я настаивать на своем.

— Никакой автокатастрофы не было. Имело место самоубийство, но родственники, как известно, не любят распространяться о семейных скандалах и драмах… Вы уж мне поверьте, я знаю.

Винсенту удалось пробить возведенную мной стену, которой я пыталась от него отгородиться. Сама того не желая, я ему поверила. То, что он говорил, было страшно и ужасно, но, как ни крути, логика в его рассказе была. Я сразу же вспомнила, что бабушка не любила заводить речь о моих родителях, а если что и говорила, то отец и мать представали в ее рассказах не существами из плоти и крови, а какими-то нереальными, вымышленными, почти сказочными персонажами. Разумеется, положительными — как же иначе? Мне было неприятно думать о паутине лжи, которую бабка за эти годы сплела вокруг меня. Если присовокупить к этому тот факт, что Райан знал о побеге отца и самоубийстве матери, то ложь, которой меня окружили, неизмеримо возрастала.

Впрочем, все было верно только в одном случае: если этот самый Винсент — не помешанный и говорит правду.

Винсент, однако, на помешанного похож не был. Когда я работала в госпитале, мне приходилось диагностировать психические заболевания, но у Винсента, на мой взгляд, никаких признаков отклонения от нормы не наблюдалось.

У меня задрожали ноги, и я, чтобы избавиться от дрожи, скрестила их в щиколотках. Поверить в рассказанную Винсентом историю мне пока было не по силам, и я, чтобы немного успокоиться, переключила внимание на конкретные предметы: на ложечку, которая лежала рядом с моей чашкой, на трещину, которая, извиваясь, шла по столу в конец столешницы.

— Ваша бабушка все еще жива? — спросил между тем Винсент.

— Да, — сказала Эми. — Она у себя в комнате, наверху.

Винсент удивленно выгнул бровь, но ничего не сказал и принялся за предложенный ему чай. Мы с Эми тоже взялись за свой. Ноги затекли, и я ощутила во всем теле неприятное покалывание. Никаких других эмоций или чувств я в этот момент не испытывала и вся словно одеревенела.

— Вы когда-нибудь задавали себе вопрос, почему у вас не отцовская фамилия? — спросил, нарушая затянувшееся молчание, Винсент. — Думали ли вы, почему она заставила вас взять свою фамилию?

Я так крепко вцепилась в свою чашку, что испугалась, что она вот-вот треснет. Тем не менее, выждав минуту, я заговорила:

— Бабушка в соответствии с законом оформила над нами опеку, когда мне было два года. Мне всегда казалось естественным, что мы носим ее фамилию.

Винсент снова удивленно выгнул бровь, но опять ничего не сказал и продолжал прихлебывать чай.

Лицо мертвого человека, которого я нашла, снова возникло передо мной — с тех пор как я наткнулась на труп, оно появлялось перед моим мысленным взором постоянно. Особенно меня поражали глаза мертвеца — голубые, остекленевшие, похожие на прозрачные камушки. Его каштановые, с сединой, поредевшие волосы чем-то напоминали мне волосы брата — похоже, волосы Райана через двадцать — тридцать лет будут выглядеть точно так же. А еще у меня в памяти отпечатался рот мертвеца, приоткрывшийся в предсмертном вопле. «Мертвец» — так я называла про себя лежавшего на тропинке человека и никак не могла отвыкнуть от этой привычки. А пора бы. Как выяснилось, его звали Эдвард и он был моим отцом.

— Вы можете рассказать мне о том, как умер Эдвард? — спросил Винсент.

— Ну… прежде всего никто не знал, кто это такой. Документов при нем не нашли, — сказала я. Мои слова падали тяжело, словно камни.

— Неужели Райан его не узнал?

— Нет.

— А должен был, — произнес Винсент.

— Вы его сами об этом спросите, ладно? — сказала я. Я тоже готовилась учинить брату по этому поводу небольшой допрос — из-за лжи, которую он вокруг меня нагородил. Что и говорить, я была зла на брата, чертовски зла.

— Когда вы обнаружили его тело? — продолжал Винсент.

Первой откликнулась Эми:

— Сегодня утром. Мама нашла его на тропинке, которая ведет к Депатрон-Холлоу, — неподалеку от водопада, примерно в миле отсюда.

— У полиции уже есть подозреваемые?

— А как же, — сказала Эми. — Мы эти самые подозреваемые и есть. Все до одного.

— Я полагаю, у каждого из вас есть алиби? — задумчиво произнес Винсент.

Во мне начал закипать гнев, и я приветствовала его приход. Я со стуком поставила чашку на стол, едва не расплескав чай.

— Наверняка есть, — продолжал гнуть свое Винсент.