Мой бедный Йорик - Дмитрий Вересов Страница 16

Давно, когда отец работал еще учителем истории в районной школе-интернате, он стал создавать в поселке самодеятельный музей. Алексей Иванович считал, что неприметный в современной жизни поселок на самом деле лежит на пересечении исторических эпох.

На месте поселка, по его мнению, располагалась когда-то деревня чуди, а с другой стороны озера стояла рыбачья дача Владимирского князя Ярослава, отца Александра Невского. В финскую войну на клюквенных болотах здесь померзла и постреляна целая советская дивизия. Вот в Отечественную здесь все было относительно тихо. Временно располагался штаб полка в здании железнодорожной станции и госпиталь в финской кирхе. Боевых действий никаких не происходило. Разве что какой-то пьяный командир батальона хотел провезти на «виллисе» в расположение части девушек-лесорубов, но бдительный часовой не поднял шлагбаум. «Виллис» пошел на таран, сшиб шлагбаум, но свалился в кювет, немного помяв пьяного комбата. Вот и вся история…

Инициативой молодого учителя тогда заинтересовались. Приехала комиссия из райкома партии. Было принято решение об открытии краеведческого музея на базе самодеятельного. Отца назначили директором, под экспозицию музея отвели здание старой финской кирхи. Но Алексею Ивановичу рекомендовали поменьше углубляться в исторические слои, а сосредоточиться на Великой Отечественной. Черенки от чудских лопат и топоров, истлевшие буденовки и ржавые штыки зимней финской кампании с тех пор лежали в кладовке. Но зато на стенде музея была подробно представлена история часового Ивана Мерзлых, который не нарушил устав караульной службы. Были здесь отражены личности и того самого комбата, — на фотографии он был, разумеется, трезвым, — и девушек-лесорубов. Кто-то из участников тех событий или их родственников приезжал сюда, останавливался у Аниных родителей, пил водку и пел фронтовые песни до тех пор, пока мать Ани, Мария Петровна, молча не выставляла гостевые чемоданы на крыльцо.

Мария Петровна обладала тяжелым характером, хотя Аня на себе это не чувствовала. Ее мать баловала, а отца, что называется, ела поедом.

— Лешка, ты куда собрался? За каким тебя в огород понесло? Все уже полото-переполото! Надо? Стрелы тебе межоной надо! Растрепа! Что ты тут с молотком ходишь? Еще зашибешь кого-нибудь! Шел бы в огород, траву таскать! Все бурьяном заросло! Ты куда в ботинках?! Ты куда в тапках?! Проходимец!..

Что это за «стрела межоная»? Откуда она взялась? С фотографий на Аню смотрела Маша Гвардейцева — задорная девушка-хохотушка, секретарь комитета комсомола завода ЖБИ. Вот она на субботнике, а вот здесь — выступает с какой-то высокой трибуны, а это — какой-то комсомольский праздник, песни у костра, танцы, бег в мешках… А потом вдруг «стрела межоная», «проходимец», «оболтус»…

Отец на ее ругань и попреки тихо кивал, как крестьянская лошадка, бурчал себе что-то под нос и уходил в огород или на подсобное хозяйство, где вдоль железной дороги тянулись бесконечные картофельные грядки, а чаще всего запирался в свой музей…

— Дочурка моя! — раздался в небольшом, располовиненном на две семьи домике крик матери. Загремело перевернутое ведро, послышались ругательства в адрес всегда виноватого отца, а потом на крыльцо выскочила женщина с полными, румяными щеками и курносым носом, молодящаяся, но несколько провинциально, не по-городскому. — Дочурка… Худющая какая. Одни глазищи. Челку сделала, прямо как комсомолочка! Хорошенькая, но худая ты, Аня… Третий раз дай поцелую. Что это за мода такая по телевизору пошла — два раза чмокаться, не по-русски это. А ты-то, Лешка, куда прешься в ботинках? Уже земли натаскал!..

— Перестань, мама, я уберу, — вступилась за отца Аня.

— Ему только дай волю, кровопийцу, он везде наследит, чертов следопыт.

— Черный следопыт? — не поняла Аня.

— Ну, уж не красный, по крайней мере. Оборудует новый стенд сейчас о финской войне, на болота ходит, копает… Экспозицию о древних чухонцах уже сделал. Деревянные тапочки какие-то отыскал, ковырялку костяную, неизвестно где ковыряться, нашел. Финны тут даже приезжали, восхищались, фотографировался тут со старухами в клетчатых штанах. Ты бы попросил у них клетчатые штаны для музея своего, олух царя небесного! А? Будешь потом по болоту ползать, откапывать. В сарае все проводами оплел, хочет карту электрифицировать. Лучше бы на улице проводку починил! Выпрут его из музея, Аня, вот посмотришь. А на его место Катька Ешинова метит. Его, между прочим, ученица. Шатается сейчас по поселку без дела, ждет, когда его за финскую войну вытурят из директоров… Времена другие? Времена в России всегда одинаковые. Дураки только думают: что-то меняется. А у меня ничего, без изменений, дочурка. Завод мой родной видела, как подъезжала? Руины одни, только два корпуса остались. Месяца три назад стали там чай расфасовывать, «Принцессу Дури». Набрали людей, я тоже, как дура, пошла. Месяц поработала, и закрылась фасовка. То ли они СЭС взятку не дали, то ли еще чего… Денег так и не заплатили. Обещают, что откроются. Деньги тоже обещают. Ты садись, Анютка! Я буду тебя кормить, а ты мне все рассказывай, все-все и по три раза.

Аня говорила с набитым ртом, громко хрустела свежепросоленным огурчиком. Мария Петровна слушала, поддакивала и зорко следила, чтобы Алексей Иванович помалкивал. А то начнет городить огород тройным забором — не остановишь.

В дверь постучали.

— А вот в нашем музэе тоже… — начал поспешно Алексей Иванович, воспользовавшись паузой.

— Мам, пап, это девчонки за мной пришли. Я Ритку с Валькой на вокзале еще встретила. Я поболтаю немного… Не обидитесь? Я же не на один вечер приехала, еще наговоримся. А завтра, пап, с утра в музей твой сходим. Забыла! Йорик обещал помочь тебе с оформлением музея. Только сейчас он очень занят…

Три девицы в джинсах, топиках, с мобильными телефонами на шее сидели на старушечьей скамейке, которая к телевизионному «прайм-тайму» быстро пустела. Старушки смотрели сериалы под небогатый чай, а потом ложились спать, чтобы увидеть себя во сне Хуанитой, любимой девушкой Альберто.

— Что, вот так просто и познакомилась? — разочарованно протянула Валя.

— Так просто и познакомилась, — отвечала Аня. — Ничего романтичного. Понимаете, нужна была срочно публикация рецензии — контрольная работа по жанрам журналистики. Лева Великосельский уже тогда во все газеты был вхож. Он мне и подкинул идею. Иди, говорит, на выставку авангардистов, напиши что-нибудь в ироничном ключе, а я в «Калейдоскоп» пристрою. Вот и будет тебе рецензия. На выставке этой я чего только не видела! «Дом, выплевывающий жильцов», «Мона Лиза на унитазе», «Медитация на губной помаде», «Вспотевший лоб убийцы Троцкого», «Российские пожарные тушат горящего жирафа Сальвадора Дали»… Через полчаса беглого осмотра я поняла, что голова у меня становится квадратной, и если меня изобразит реалист, все равно получится портрет в стиле махрового кубизма.

— Кубизм — это когда весь мир в квадратиках? — уточнила Валя.

— Это когда небо в клеточку, — пояснила Ритка. — Потом будешь самообразовываться! Продолжай, Анютка.

— Решила довериться слепому случаю. Подошла к первым попавшимся картинам. Смотрю, миленькие такие пятнышки скачут по оранжевым волосикам, правда, сбоку что-то грязное вытекает, но в какие-то лепесточки превращается. Сразу видно, писал человек жизнерадостный, оптимист. Стала в блокнот записывать краткое описание этого безобразия…