Над пропастью во лжи. - Светлана Успенская Страница 16

Верка, кроме кроликов, завела себе еще и свинью. Все равно дровяной сарай пустует, благо в бараке газовое отопление. Хоть и мороки с ней много, а все ж будет мясо на зиму. Свинью назвали Танькой (соседке-учительше назло, пусть каждый день слушает, как Верка свинью дурой ругает).

Хавронья оказалась писаной красавицей. С белыми длинными ресницами, нежной розовой шкуркой, белесой щетинкой…

– Кормилица ты наша, – любовно оглаживала Верка хрюшку по боку. – Вот опоросишься, тогда заживем… Разбогатеем! – И тут же озабоченно кричала старшей дочери: – Маринка, почему хлев не убран, полметра навоза, скоро в дом потечет! Сколько раз повторять!

– Сейчас, мам! – Маринка прятала книжку подальше в платяной шкаф, чтобы не попалась на глаза родительнице, надевала резиновые сапоги, старое бабкино пальто и шла в сарай убирать жижу.

Хавронья при этом благодарственно хрюкала и тыкалась пятачком в резиновые боты.

А потом времечко настало совсем уж безумное… Продукты из магазина исчезли вообще все, кроме хлеба. Витька работу стал прогуливать. Вспомнив социалистический лозунг «на работе ты не гость, унеси хотя бы гвоздь», тащил из депо горючку и ГСМ на продажу. В долги влез. Пил он все, что горит: одеколон, политуру, но с получки от гордости употреблял только спирт «Роял». Потому что все же приличный человек, а не пьянь какая, в любой момент может остановиться, если надо будет. Только ему не надо!

А что ему, рассуждала Верка. Знает, подлец, что дома жена его все равно накормит… И решила она по-своему бороться с мужем.

После смены теперь она быстро шасть домой. Наготовит, детей накормит, посуду вымоет и шикнет на своих: «Тс-с! Папке – молчок насчет ужина». А дети злорадно на отца супятся, когда тот с работы пьяненький приволочется и начнет холодильник обшаривать.

– Верка! – кричит удивленно. – Неужель пожрать у нас ничего нету?

– Нету! – отвечает мать, насмешливо разводя руками. – Ты же денег не несешь в дом, откуда жратва возьмется?

– Ах ты, паскуда, – злится Витька, – я ж тебя сколько лет кормил, а теперь ты от меня кусок хлеба прячешь!

Вот когда получку принесешь, тогда и наешься, – хладнокровно заявляет Верка и идет спать – сытая, довольная. Окорока у нее под халатом ходуном ходят, переваливаются со стороны на сторону, и сама она как яблоко наливное, в самом соку. Недаром Витьке уже не раз собутыльники намекали, будто она себе сердечную привязанность на стороне завела. Какого-то азербайджанца из автомастерской, что ли…

Витька злился, но с женой ничего поделать не мог. Если б не падчерица, совсем худо стало бы ему. Хоть ложись да помирай от голода или иди с цыганками подаяние на вокзал просить. Маринка, золотая душа, припрячет отцу четвертинку хлеба с маслом, а когда и колбаски кусок… От себя оторвет – а отца, пусть и неродного, пожалеет. Очень Витька ее за это любил. Порой домой пьяный завалится, дебоширить начнет, на жену с кулаками кидаться, но дочку свою приемную – ни-ни, ни пальцем! Только ее одну и слушался, когда она его утихомирить пыталась. Маринка отчима тихо спать на матрасике уложит, хлеба сунет, успокоит, если он ворчать начнет. И опять мир да тишина в доме…

А то еще случай на их улице случился. У Мутоновых, что через два барака за учительшей живут, Петька-слесарь помер. Два года пил, семью смертным боем бил, даже в психушку его с милицией отправляли, а потом взял да и помер, облегчение всем сделал.

Просто, слава тебе господи, водка отравленная попалась. Точнее, не водка, а стояла на путях цистерна с метиловым спиртом. Капало из нее на рельсы два дня, и два дня никто ничего не видел. А потом Петька мимо пошел, заметил непорядок, понюхал – показалось ему, настоящим спиртом пахнет, медицинским! Нацедил себе бидон, созвал товарищей.

Разложили мужики на рельсах лучок с хлебушком, выпили по маленькой… Не знали они, что то был вовсе не спирт медицинский, а страшный яд, на спирт только по запаху похожий, метанол. Двоим, правда, повезло – они только на глаза ослепли, им государство пенсию дало, а Петька-слесарь больше всех выпил – и помер, оставив семью без всякой пенсии…

Верка даже к жене Петькиной Наталье, своей закадычной подруге, бегала узнать, как все было на самом деле. Хотела на пути сгонять, нацедить немного полезной отравы, но цистерну ту после разбирательства уже куда-то угнали. Порадовалась Верка за подругу, только засела крепко в ее голове идея освободиться от мужа-алкаша, достал он ее своим забубённым пьянством.

Однако вдове Петьки свобода не долго раем казалась. Полгода дышала женщина полной грудью, прибарахлилась, купила себе новую китайскую куртку на рынке в Самаре, волосы пергидролем обесцветила, египетские стрелки на глаза навела. Очень эффектная женщина получилась, когда синяки сошли! И быстро нашла себе нового сожителя.

Недели две у молодоженов шло все тихо-мирно, а потом завертелось все по-старому. Сожитель ничуть не лучше погибшего мужа попался. Тоже пил как насос, бил смертным боем жену, работу бросил. Каждый вечер простоволосая Наталья с воем выбегала из барака на улицу и кричала однообразно: «Люди добрые, спасайте, убивают!» И опять заплыла бабонька сизыми синяками и распухла от слез. Только теперь не было уже той цистерны на путях. К сожалению.

Глядя на такую свистопляску, взнетерпелось Верке от мужа своего освободиться. Тем более, что азербайджанец Расул из автомастерской убедительно нашептывал ей, что на ее барачной жилплощади он устроит ей заграничную жизнь, и уже даже подарил ей залог их будущего семейного благополучия – фотообои, изображающие южное море, мокрые валуны, пену и ультрамариновое небо в бархатных облаках. И обещал детей ее холить, как родных. Тем более, что Маринка совсем взрослая, уже невеста, скоро ее можно замуж – и с рук долой, пусть муж кормит. Вон у цыганок в ее возрасте уже по трое детей…

Вызнав у Ленки, что Маринка из жалости подкармливает отчима, мать устроила ей «вырванные годы».

– Я тебя из дома выгоню! – кричала она в полный голос. – Будешь подолом на вокзале в Самаре мести! Хватит, терпела я, да, видно, терпению моему конец пришел!

Маринка сглотнула обидные слезы и пулей выскочила из дома. Погладила мимоходом старенькую Вильму возле крыльца, зашла в дровяной сарай. Бокастая Танька дернулась было в грязи, повела пятачком, приветствуя хозяйку, но лень было хавронье вылезать из теплой жижи. Девушка бросила кроликам пучок травы, потрепала за уши. Потом оглянулась боязливо на крыльцо барака – и мышкой выскользнула за ворота.

Дурочка Таня приветливо загудела навстречу подруге.

– Мариночка! – ласково отозвалась Лидия Ивановна на стук входной двери. – Заходи, будем чай смородиновый пить!

Заметила в глазах слезы, но тактично промолчала.

– А может, мне в город уехать? – спросила оттаявшая за чаем Маринка. – Поступлю в ПТУ, там стипендия…

– Может быть, – согласилась тихо Лидия Ивановна. – Если уж совсем невмоготу…

Таня услышала их разговор и забеспокоилась.