19-я жена - Дэвид Эберсхоф Страница 16

С того времени, как в прошлом году была опубликована книга «Девятнадцатая жена», меня одолевают бесчисленные вопросы о характере моей жизни. Моя дочь в написанной ею книге излагает такую версию нашей семейной истории, в которой я не узнаю — фактически просто не могу узнать — самого себя. Энн Элиза утверждает, что я превратился в бесплотный дух, поскольку моя телесная оболочка была вся израсходована на моих многочисленных жен. На тех страницах, что теперь читают сотни тысяч глаз по всей нашей стране, моя дочь называет меня «человеком, блуждающим в бездушной пустыне»; читать такое обвинение мне больно до сих пор. Ее слова страшным холодом легли мне на сердце, и я пришел к заключению, что мне самому, а возможно, даже Истории — не могу сейчас утверждать с полной определенностью, кому более всего, — пошло бы на пользу, если бы я записал своими собственными словами рассказ о том, как случилось, что я стал Святым и взял в жены пять женщин. В своем «Предисловии» Энн Элиза пишет: «Оставляю суждение сердцам моих Добрых Читателей, где бы мои Читатели ни находились». Однако, по правде говоря, лишь двое могут судить Человека — он сам и Господь Бог.

Моя матушка впервые услышала проповедь Бригама в 1833 году, когда он призывал жителей нашего городка присоединиться к их Церкви. Это было в Ханувере, в штате Нью-Йорк. В тот сентябрьский день она побывала на собрании и вернулась домой, исполненная религиозного рвения. «Утром я ухожу с Братом Бригамом, — объявила она. — Мне осталось совсем немного лет жизни на этой земле. Хочу провести их с тем, кто меня любит». Недооценив поначалу могущество нового Евангелия, я попытался было высмеять неожиданное обращение матушки в новую веру, однако на следующий день она ушла с Бригамом в Кертланд, в Огайо, чтобы присоединиться к Джозефу Смиту. Мне был двадцать один год, и я впервые в жизни оказался совершенно один.

Я работал в кузнице подмастерьем, с великолепной перспективой стать затем колесным мастером, и проводил все свои одинокие дни, а зачастую и ночи, трудясь у кузнечного горна. Я частенько вспоминаю то время — более сорока лет назад, часто размышляю и об Элизабет — о той, что в будущем стала моей женой, — об испытаниях, выпавших ей на долю. Примерно в то же время, когда моя матушка покинула меня, Элизабет бродила по улицам Сент-Луиса, ожидая рождения ребенка. Разумеется, я не мог знать об этом тогда, не мог даже вообразить себе такую женщину. И все же в своих размышлениях о прошлом я люблю думать, что каждый из нас ступил на этот путь, чтобы найти друг друга. А теперь я опишу ту дорогу, что выбрал я.

Хотя я был всего лишь подмастерьем у мистера Флетчера, люди приходили и обращались именно ко мне с просьбой починить колеса их экипажей, ибо похвальные отзывы о моей работе докатились до самого Буффало. И хотя денег у меня было совсем мало, мне стало ясно, что особенно теперь, когда моя матушка уехала от меня, если я буду усердно трудиться и удача мне улыбнется, да еще с благословения этого загадочного существа, которое зовется Бог, я смогу в один прекрасный день стать богатым человеком.

Я должен здесь признаться, ибо надеюсь, что это повествование о моем долгом пути к многоженству на самом деле откроет правду, пусть даже лишь мне самому, что я был не так уж опечален отъездом моей матушки в Кертланд. С того дня, как трагически рано умер мой отец, матушка всю свою жизнь полагала на то, чтобы с величием и достоинством нести свое вдовство. В тот день, когда она впервые встретила Бригама, на ней было пышное траурное платье, а в Кертланд она взяла сундучок с черной одеждой и скромными кружевами. Забота о матушке была для меня не очень тяжким, но все же бременем, ведь я был молодым человеком, стремившимся к таким вещам, к каким, по общему мнению, и стремятся молодые люди. Много было вечеров, когда я скорее предпочел бы остаться у кузнечного горна, с тяжелым фартуком на шее, перед пламенем, горячими бликами согревающим мне лицо, чем возвращаться домой к ужину и в строгом молчании есть тушеную баранину, а затем проводить долгие часы с матушкой в гостиной, составляя ей безмолвную компанию, пока она трудится над пяльцами.

Вот почему никто не мог бы более меня быть поражен глубиною моего одиночества после отъезда матушки или высотою моего душевного подъема, когда, два месяца спустя, пришло от нее письмо. «Мой добрый сын, — писала она, — я прочно обосновалась в Кертланде. Пророк Джозеф Смит окрестил меня в здешней реке — Шагрине. Не отнесись с презрением к своей матери. Я уже стара. Я страшилась смерти, пока не познакомилась со Святыми Последних дней. Они пообещали мне Блаженство в Жизни после Смерти. И я все еще питаю надежду встретиться там с тобою».

Я ответил на письмо, рассказав, какими пустыми стали мои вечера и как сильно мне хочется снова увидеться с ней. Она ответила, что, если бы я признал Джозефа Смита Пророком, я мог бы приехать в Кертланд и жить с ней рядом.

Однако я еще не был готов так поступить. Мне пока еще очень немногое было известно об этой новой Церкви, если не считать того, о чем поведала мне матушка, да еще всяких слухов и сплетен, уже ходивших вокруг. Ведь и тогда уже поговаривали о странных брачных обычаях приверженцев новой веры. Я написал матушке, попросив объяснить, почему это вдруг я должен отдать свою преданность человеку, который есть не что иное, как просто другой такой же человек? Она ответила: «Ты его не знаешь. Хоть он и человек, он — человек Земли, избранный Богом». С каждым письмом фанатизм матушки все возрастал, пока она не стала писать свободно и подробно, повествуя об ангелах, Божественных откровениях и о чудесных золотых скрижалях. Письма укрепляли мою убежденность в том, что мне не следует отказываться от собственного будущего в Ханувере ради какого-то городишки в Огайо, расположенного посреди болотистой равнины и управляемого человеком, который обещает людям то, что может даровать лишь Господь Бог.