Дело о пропавшем талисмане - Катерина Врублевская Страница 16

— Вот что, Ольга Сергеевна, — решительно произнесла я, приняв решение, — забирайтесь ко мне под одеяло, иначе совсем в ледышку превратитесь. Да и мне спокойнее за вас будет.

— Но как же… — она попыталась было мне возразить, но не успела, так как я остановила ее.

— Извините, второй постели в этой комнате нет, а в кресле вам будет неудобно. Кровать широкая, поместимся свободно, заодно вы мне расскажете, если захотите, конечно, отчего вы плакали давеча так горько.

Ольга присела на краешек кровати, а потом, набравшись смелости, нырнула под одеяло, стараясь держаться от меня подальше, свернулась калачиком и произнесла с тоской в голосе:

— Я плакала, потому что сегодня скончался мой отец.

— Это понятно, — кивнула я. — И я вам соболезную от всего сердца. Но я спрашиваю не о том, почему вы оплакивали смерть вашего батюшки. Меня интересует, почему вы плакали до того, как он скончался? Вы что-то знали? Предвидели? У вас пророческий дар?

— Не знаю. Я знала, что этот дом проклят! Над нами витала беда, и отца поразило проклятье. Разве вы не знаете, что тут водятся привидения?

— Не волнуйтесь, Ольга, успокойтесь, — она уткнулась носом в подушку, а я гладила ее по голове, — лучше расскажите все с самого начала. А то у вас сумбур в голове.

— Хорошо, — вздохнула она, подперла голову рукой и начала рассказывать, (девушка говорила сумбурно, и я передаю ее рассказ так, как запомнила, опуская повторы и всхлипы, которыми Ольга перемежала речь):

Наша семья не всегда была богатой. Я помню времена, когда мы жили в дешевой меблированной комнате, часто на обед была лишь каша, заправленная конопляным маслом, а мне приходилось сидеть дома, так как не на что было починить прохудившиеся ботинки.

К сожалению, матушка вышла замуж бесприданницей — ее родители вздохнули про себя с облегчением, что пристроили еще одну дочь из шести, хотя ее муж и мой будущий отец занимал тогда самую низкую должность — был коллежским регистратором в Саратовском земском суде и получал мизерное жалование.

Через год после моего рождения отец решил попытать счастья в Москве, отказался от должности и уехал, оставив нас в Саратове. Нас он вызвал к себе спустя три года. Все это время мы жили у дедушки с бабушкой, вместе с другими моими тетками на выданье, что не приводило никого в восторг. Маму даже стали попрекать куском хлеба, а она, бедняжка, переживала от того, что ее родные так недоброжелательно к ней относились, словно она не родная дочь.

Об отце долго еще не было ни слуху ни духу. И однажды матушка получила письмо с просьбой немедленно собраться и приехать со мной в Вятку. Она обрадовалась, попрощалась с родными, упаковала наши нехитрые пожитки, и мы поехали к отцу.

С тех пор, по рассказам матери, началась у нас странная жизнь. Отец принимал нас на вокзале, отвозил в меблированные комнаты, устраивал, а сам уезжал по делам. Иногда надолго и всегда внезапно возвращался. Мама приводила в порядок квартиру, ходила на рынок, знакомилась с соседками. На вопрос, чем занимается ее муж, отвечала — коммерцией, но ей мало верили по причине нашего бедного вида и дешевой комнатушки, в которой мы все втроем ютились. Вернее, вдвоем, ведь отца так часто не было дома. И каждый раз получалось одно и то же: только обоснуемся, заживем тихо-спокойно, привыкнем к дому и соседям, как приходит письмо в простом сером конверте, без обратного адреса. Марка на конвертах всегда была одна и та же — на синем фоне церковь и подпись: «церковь Казанской Божьей Матери». И когда мама спрашивала, что в письме и почему мы должны срочно бросить квартиру, паковаться и переезжать неизвестно куда, отец говорил, что коммерческие интересы заставляют его трогаться с места.

И снова снималась меблированная комната у толстой хозяйки, снова надо было привыкать к чужим людям вокруг и чужим незнакомым улицам. Так уж вышло, что я недоучка. В гимназию ходила редко, училась плохо, так как не могла никак приспособиться, и поэтому у меня не было близких друзей и подруг. Мама никогда не роптала, занималась хозяйством, шила, стирала, но с каждым днем худела, бледнела и кашляла. У нее началась скоротечная чахотка, и она тихо угасла, когда мне исполнилось двенадцать лет. Мы тогда жили в Москве, в доме на Смоленско-Сенной площади.

Отец горевал, места себе не находил, плакал, не знал, что ему делать со мной. Какие-то дальние знакомые помогли ему пристроить меня в московский Александровский женский институт казеннокоштной пансионеркой. Там я проучилась пять лет, и за все эти годы отец ни разу не приехал навестить меня. А когда несколько месяцев назад я закончила обучение, отец приехал за мной и привез сюда, в этот особняк. Я глазам своим не поверила: мы всегда жили бедно, считали каждую копейку, мама от чахотки умерла, а тут огромный дом, имение. Да если бы хоть немного денег он потратил на мамино лечение, свез ее в Крым — она бы обязательно поправилась, и я бы не осталась сиротой при живом родителе.

— Как же сиротой? — удивилась я. — А Карпухин? Он же вам родственник. Вы бы могли обратиться к нему.

— Я его совсем не знала, — ответила она грустно. — Познакомилась с ним уже здесь, в этом доме. Отец представил Кешу как своего племянника, но не пояснил, с чьей стороны. А я не выспрашивала. Племянник так племянник, чем плохо? Хотя отец как-то сказал, что Карпухин гол как сокол, поэтому он не смог бы нам с матушкой помочь, даже если бы захотел. Совсем у меня родственников не осталось, кроме материной родни, да и те, сами понимаете, что за люди…

* * *

Я слушала Ольгу и не могла понять, где правда, а где вымысел? С одной стороны, чахоточная жена, меблированные комнаты и дочь на казенном иждивении в институте, с другой — Венеция, меценатство, графиня Бьянка, как ее там — Кваренья-делла-Сальватти, о которой мне рассказывал Пурикордов. У меня в голове не укладывалось: что это за двуликий Янус, держащий впроголодь семью и покупающий изысканные крымские вина?

Загадочным человеком был Сергей Васильевич Иловайский. И даже в смерти своей он проявил поразительную двойственность, так как неизвестно, от чего он умер: от пули дуэльного пистолета или от разрыва сердца, случившегося в момент выстрела.

Но каким образом это произошло? Как совпал выстрел с моментом остановки сердца? Здесь была некая тайна, загадка, а я не люблю загадки, особенно такие кровавые — у меня от них что-то вроде крапивницы начинается: все тело нестерпимо чешется, мучает бессонница и страстное желание поскорей раскрыть тайну и успокоиться. Нет, мне расхотелось назавтра уезжать из особняка Иловайских. Лучше покручусь немного около следователя — ведь должны кого-нибудь прислать из губернии, авось что-то и узнаю. Будет потом что отцу рассказать.

Пока я размышляла, Ольга притихла. Прислушавшись, я уловила только мерное дыхание спящей девушки. Повернувшись на бок, я неожиданно для себя уснула мгновенно, лишь смежив веки.

* * *

Разбудило меня легкое прикосновение к плечу. Повернувшись, я увидела, что Ольга сидит рядом и смотрит на меня виноватым взглядом.