Долг - Гера Фотич Страница 15

Над сервантом висели большие часы. Маятник их не раскачивался и, видимо, уже давно они показывали правильное время только два раза в сутки. Справа от входа в комнату, стоял диван в разложенном состоянии. Он был укрыт скатертью с кисточками, из-под которых виднелось желтоватое постельное бельё. Посреди комнаты, стоял круглый стол с лежащими на нём детскими кубиками, фигурками от шахмат, и скрученными со спинки кровати шариками.

За столом на стуле лицом к двери сидел ОН!

Игорь сразу узнал его. Схожесть с фотографией была неимоверная. Те же реденькие волосики на голове. Те же редкие зубы и перекошенная улыбка. Но теперь она казалась совсем не злобной, а наоборот, какой-то жалостливой, беззащитной, беспомощной детской. Фотография сделала из этого ребёнка монстра. Его руки лежали на столе и были вытянуты вперёд. На левую он склонил голову, и подглядывал сбоку, то, что делал правой.

Ладонью правой руки он катал открученный с кровати шарик, стараясь попасть в фигурку лошади. Но это не всегда ему удавалось, так как в последний момент правая рука вздрагивала, и шарик резко летел в сторону.

Игорю, было, непонятно видит ли он, вошедших и скрывает это, или просто так увлечён своим занятием. Бойдов ждал, когда сотрудники выхватят оружие и защёлкнут наручники на руках преступника. Но этого не произошло. Жиблов неслышно подошёл к столу и сел с противоположной стороны.

— Как дела, Арсений? — дружелюбно спросил он.

В голосе чувствовалась напряжённость.

Вилинский осторожно взял Игоря за плечо и задвинул за себя, встав впереди, ближе к столу, со стороны окна.

Арсений, не прерывая своё занятие, перевёл взгляд с фигурки на говорившего, а затем обратно. Он ничего не сказал. Но то, что он всё слышал и понял, можно было увидеть в появившейся резкости движений. Он занервничал, и от этого шансов попасть в фигурку шариком, становилось всё меньше.

— Ты был сегодня на улице, Арсений? — снова спокойно спросил Жиблов.

Арсений опять посмотрел на говорившего и, приподняв голову от руки, закачал ею из стороны в сторону, обнажив улыбкой щербатый рот, протяжно отвечая:

— Даааааа!

Вилинский осторожно присел за стол со стороны окна. Старушка продолжала стоять рядом с Игорем, нервно теребя свой фартук.

— Рассказывай, что теперь натворил, негодник! — строго сказала она, — жалко нет твоих родителей. Они бы тебе устроили головомойку. Ну, быстро говори, где был.

И тут Арсения прорвало:

— Где был, где был. Гулял в садике. С детишками играл!

— Я же тебе говорила, чтоб ты не смел на детскую площадку к детям ходить! Посмотри, какой ты громила вымахал! Ты их всех пугаешь! — взмутилась старушка.

— А где мне ещё играть? — с обидой в голосе отвечал Арсений, — Никто со мной не играет, все гонят, обзывают. Камнями кидаются!

Он вскочил из-за стола, и, прижав руки к лицу, побежал к кровати, но как-то однобоко, неуклюже припадая на левую ногу, и поворачиваясь всем корпусом. При этом, левая ладонь его соскальзывала вниз, открывая заплаканное лицо. И он, изо всех сил, старался вернуть её на прежнее место. Но при очередном шаге, она снова, непослушно, падала вниз. Он грохнулся на постель, лицом в подушку, и всё его тело забилось в конвульсиях, словно хотело проникнуть в несвежее, пахнущее бабушкой одеяло, глуша под собой повторяемые приступы, вырывающихся рыданий.

— Ну, что ты, касатик мой, ну, что ты? — запричитала старушка, садясь к нему на постель, — не надо так. Не расстраивай свою бабушку. Ты ж у меня единственное солнышко в окошке. Никому тебя не отдам.

При этом она вопросительно смотрела на то на одного, то на другого сотрудника. И почему-то остановив свой старческий, мутный от слёз, взгляд, на Игоре, спросила с мольбой:

— Вы его не заберёте?

Этот простой вопрос, как огнемёт, ударил пламенем прямо Бойдову в лицо. Закрутил в невидимом вихре, заворачивая в кокон незнакомого чуждого сознания, и сжимая всё сильнее, не давая вдохнуть, проникая внутрь и выжигая ту уверенность и спокойствие в жизни, которыми он когда-то успел насладиться. Игорь судорожно цеплялся за то, что казалось ему вечным и не зыблемым. Его работа за границей, его жена, дочь. То, о чём заботились его родители, опекая и согревая в своём кенгурячем мешке. Всё это вспыхнуло в мгновенье и осыпалось пеплом, опалив душу, наполнив её пустотой неведения. Бойдов ужаснулся. Он почувствовал её внутри себя. Осознав, что прошлый мир улетел в тартарары. И вот именно сейчас здесь, под истеричный плач этого взрослого ребёнка, с простым, полным горечи и отчаяния вопросом маленькой старушки, в хмуром молчании двух сотрудников, с разрывающей сердце болью, в муках открывается новый мир его души. Реальный. О существовании, которого он не догадывался. Который хоронился где-то внутри. Но не решался проявить себя с рождения как маленькая частичка души его Родины, его народа, заложенная генами предыдущих поколений.

И надо было, всего лишь, остановиться, задуматься, посмотреть вокруг и почувствовать существующую вокруг тебя убогость, доверчивость, наивность и раболепство. Которые входят в нас с молоком матери, с пронизывающими яйцеклетку сперматозоидами. Увидеть красоту души, её сострадание и доброту.

— Вот в чём сила русского народа и его бессилие, — подумал Бойдов, — И этот убогий парень, как убогая наша страна. Такая же юродивая, взрослая на вид, но неизлечимо больная церебральным параличом, охватывающим всё её тело нестерпимой болью. Неестественно двигающаяся вперёд. Нелепо наклоняясь из стороны в сторону. Конвульсивно закрывая слёзы стыда то одной, то другой рукой. Пытаясь скрыть свои страдания и обиды. Испокон веков не имеющая друзей, могущих понять её душу, опалённость и горечь, которые она несёт в себе, как расплату за грехи всего мира, вызывая со всех сторон только насмешки и желание кинуть в неё камень.