Охота на скунса - Валерий Воскобойников Страница 15

— Не разбудил, Гарька?

— Слушай, уже девять часов, говори дело.

— Порядок, подписали контракт на твоих условиях.

— Когда в Москву?

— Ну дай хотя бы день погулять. Я же телевизор смотрю, вижу, какая в Москве погода. А тут — солнышко.

— Ладно, послезавтра прилетай.

Партнер, как лошадь, собака и женщина, любит твердую руку. Поэтому Беневоленский был с Борисом Бельды всегда суров.

Когда-то много лет назад именно благодаря ему Георгий Иванович получил первое представление о власти денег. Им обоим было тогда по восемь лет. И он купил себе дружбу. Это случилось вскоре после того, как с легкой подачи учителя физкультуры к нему прицепилось прозвище Паук. Однажды на уроке физкультуры учитель, раздраженный его суетливыми движениями, выкрикнул:

— Беневоленский, ну что ты машешь конечностями, как паук!

С тех пор это имя к нему крепко прилипло. И все в классе иначе, как Пауком, его и не называли. Но особенно дразнил, отпихивал из очереди в школьный буфет, толкал в коридоре собственный сосед по парте, Борис Бельды. Одет он был в застиранную форму, наверняка уже ношенную не одним первоклассником, а по утрам от него исходил довольно противный запах перловки.

Беневоленский, рожденный в пятьдесят пятом году, почти посередине двадцатого века, не знал бедности, которая окружала тогда многих.

— Знания, мой дорогой, — не только сила, а ученье — не только свет, это еще и хлеб с маслом, даже с красной икрой, — учил его отец, знаменитый профессор-уролог. — Хотя иногда чрезмерные знания умножают печали.

Сам отец так был занят изучением чужих мочеполовых путей, что просмотрел страшную болезнь жены. А когда она года через два отмучилась и к ним стала приходить ее сестра, сначала днем — только чтобы помогать по хозяйству, — а потом осталась и на ночь, чтобы в супружеской постели помочь себе и вдовцу пережить одиночество, профессор, возможно, даже не заметил подмены. Тогда-то юного Беневоленского и стали отправлять в летние лагеря. И отец, который проводил выходные в БАНе, что расшифровывалось отнюдь не как банное место, а как Библиотека Академии наук, естественно, не мог его навещать, зато откупался огромной суммой, близкой к доцентскому заработку. Кроме профессорского оклада отец постоянно получал гонорары за приватную практику, а также за статьи, книги, и семья жила безбедно. Георгий Беневоленский едва догадывался о том, что другие живут иначе. Поэтому однажды, когда вредный сосед заболел и учительница велела навестить его, это посещение произвело на девятилетнего профессорского сына ощущение шока.

* * *

Общежитие было в соседнем дворе, в потемневшем от времени трехэтажном кирпичном здании. Шел он туда без большого желания: уж очень сильно «доставал» его этот самый Борис Бельды. И как знать, вдруг он и у себя дома, несмотря на болезнь, придумал бы какую-нибудь пакость. Беневоленский поднялся по обшарпанной лестнице на третий этаж и ступил в длиннющий коридор, по обе стороны которого выходили двери. Уже в коридоре бил в нос жуткий букет запахов, состоящий из аромата тушеной квашеной капусты, мочи и какой-то тухлятины. Учительница сказала ему номер комнаты, и юный Георгий шел задрав голову в поисках нужных цифр, брезгливо морща нос. В сетке он держал свежекупленные два апельсина, два яблока и два банана. Этим подношением для больного ребенка снарядила его тогда еще здоровая мать. Наконец он нашел искомую дверь, но едва собрался ее открыть, предварительно постучавшись, как она, ударив его по лбу, распахнулась сама, и оттуда, бессмысленно матерясь, вывалился пьяный парень. Мутно оглядев маленького Беневоленского, парень было потянулся к его подношению, но его мотнуло в другую сторону, и он едва успел ухватиться за стену.

— Иди, шагай, — проговорил он, тупо улыбнувшись, и Беневоленский сразу воспользовался этим разрешением.

Он переступил порог и остановился в полном недоумении. Комната, похожая на небольшой зал, была перегорожена висевшими на веревках ситцевыми занавесками на четыре части, в нос и тут бил запах мочи и тушеной квашеной капусты, а в каждой из частей комнаты бурлила своя отдельная жизнь.

В ближнем углу справа стояли двухэтажные нары. Сверху свешивалась девчачья голова, а внизу надрывно заплакал грудной ребенок, но тут же смолк, присосавшись к материнской груди. За занавеской в углу слева женщина с волосами, закрученными на бигуди, свернутые из газетной бумаги, строчила на ручной швейной машинке, весело напевая: «Однажды вечером, вечером, вечером…» По соседству в дальнем углу лежала на первом этаже грубо сколоченных нар голая старуха. Под нею было грязное тряпье, от которого и исходил дурной запах, а старуха негромко, но постоянно постанывала. Беневоленский рассчитал, что враг Борька должен быть в последнем углу — напротив старухи. И не ошибся. Слегка отодвинув занавеску, он увидел своего соседа. В этой четверти комнаты стояли даже трехэтажные нары, и наверху, под самым потолком, лежал Борька. Горло его было замотано серой вязаной тряпкой.

— Ты че, Паук? — весело удивился Борька сверху. — Ты ко мне, что ли?

И стал спускаться.

— К тебе. Вот. Навестить пришел. Когда Беневоленский стал выкладывать приношение, Борька пришел в полное изумление:

— Во дает, яблоко с апельсином! Это ты мне? Честно?!

— Честно.

— Вот это да! Яблоко-то я пробовал раза два. А апельсин — нет, только видел. А это что? — показал он на банан. — Тоже фрукт, что ли? У тебя, Па… — он едва не произнес «Паук», но поправил себя, — Гарька, что, денег куры не клюют?

Беневоленский научил его снимать шкуру с банана и чистить апельсин. После этого забрался к нему на третий этаж нар под потолок.

— Посередине — старший брат, а внизу мать с сеструхой дрыхнут. Так-то хорошо, места всем хватает. Тут и уроки можно делать, если на живот лечь. Я фанерину подкладываю и пишу.

— А отец? — удивленно спросил Беневоленский. — Отец спит где?

Этот вопрос неожиданно Борьку разозлил, и тот ответил запретным словом:

— Где-где, в п…де!

Но тут же, посмотрев на несъеденные яблоки, успокоился.

* * *

Так началась их странная дружба. Беневоленский время от времени приносил ему то шоколадку, то дачку вафель, то китайский фонарик, то пистолет с пистонами. И несколько раз давал денег на пачку дешевых сигарет.

Борька за всю эту благодать стал личным его телохранителем, и кличку Паук больше в классе никто произнести не осмеливался.

Беневоленский тоже кое-что от него получил: научился спрыгивать на ходу из трамвая — тогда по их улице ходили еще трамваи с дверями, которые открывали сами пассажиры, — сплевывать сквозь зубы и говорить непристойности о женщинах.

Удивительно, что эта дружба длилась на протяжении всей их жизни. В старших классах Борька изо всех сил стал вгрызаться в гранит науки. Как и отец Беневоленского, который был из крестьян, нищий Борька понял, откуда идут сила, свет и бутерброды с красной икрой. И хотя то, что Беневоленскому давалось легко, Борька преодолевал с жутким напрягом, но тем не менее постоянно оказывался где-то рядом. И в институте, и даже теперь — в бизнесе. Он, скорей всего, понимал, что когда-то дружбу его Беневоленский купил за малые деньги, причем все приобретения делал расчетливо, расплачиваясь только за полезные поступки. Для Беневоленского те деньги были малыми, а для голодного Борьки они казались состоянием.