Каинова печать - Людмила Басова Страница 15

– Прости меня, – прошептал художник. – Прости… Я не смог этого сделать, потому что ты – мой автопортрет…

* * *

Дмитрий уже был у двери, когда раздался телефонный звонок. Положив трубку, сказал Марусе:

– Ну, сегодня денек предстоит… Убит художник Графов, прямо у себя в мастерской.

– Господи! Кому он был нужен, – была первая реакция Маруси.

– Пока! – Митя поцеловал жену. – Созвонимся. – И добавил: – Если получится…

Они никогда не задавали ненужных вопросов: когда вернешься, насколько уходишь. Оба были профи и с уважением относились к работе друг друга.

– В общем, так…

Подполковник Овсянников, начальник отдела, как всегда, ходил по кабинету и этим вечно создавал проблему для подчиненных: сидеть в присутствии начальства было не положено. Поэтому, расхаживая, время от времени подполковник повторял: «А ты сиди, сиди и слушай», даже если сидевший, в данном случае капитан Дмитрий Прозоров, и не думал подниматься. А еще он любил повторять: главное, смотри в корень, за что и приобрел себе прозвище Корень.

– Художник – личность известная, тут юбилей его намечался, так что дело будет громкое. Журналюги… – Начальник чуть запнулся, вспомнив, видимо, что жена у капитана как раз и есть «журналюга», но тем не менее закончил фразу: – …набегут, шум поднимут. Короче, эксперт ждет в машине, бери с собой Николая Артемова, впрочем, он уже в машине. А там – гляди в корень…

– Кто сообщил? – уже на пороге спросил Дмитрий.

– Уборщица. У него, видишь ли, персональная уборщица в мастерской.

Этот, казалось бы, незначительный факт очень рассердил начальника, он даже подошел к урне, полной окурков, и пнул ее ногой. Уже неделю назад из-за маленького оклада уволилась уборщица, а новую не нашли.

– Артемова твоего просил вчера прибрать, самый молодой, не развалился бы, скажи ему…

Что сказать, Дмитрий уже не слышал. Скорее всего, что-нибудь вроде «твою мать!»… А сам подумал: «Ну вот, может, и уборщица художника им пригодится, безработная осталась».

Мастерская Графова была обычной трехкомнатной квартирой. Первая комната и обставлена по-жилому: диван, на котором, съежившись, сидела женщина, видимо, уборщица, маленький столик, два пуфика, какие-то шкафчики, встроенные в стену, ковер на полу. Следующая, довольно большая и светлая, – собственно, мастерская. Часть картин была развешена, другие стояли на полу одна за другой, прислоненные к стенам. Мольберт с натянутым холстом стоял у окна, а напротив, у другого окна, письменный стол и кресло. Вот у этого-то стола, на светлом ковре, залитом кровью, и лежал в неудобной позе, на боку, поджав под себя ноги, мертвый художник. Кровь была и на столе, и на кресле, в котором скорее всего его убили. Он то ли сполз сам, то ли просто свалился на пол.

Началась обыденная работа. Щелкал фотоаппарат, судмедэксперт Борис диктовал Николаю размер и количество колотых ран. Дмитрий вернулся в первую комнату, подсел к женщине. «Какое неприятное лицо», – отметил про себя и негромко, мягко, произнес:

– Ну, давайте знакомиться. Вы, видимо, и есть уборщица, которая много лет проработала у Виктора Ивановича. Как вас зовут?

– Геля. Гелия Петровна.

Голос у нее был низкий, мужской. Руки дрожали так заметно, что она обхватила ладонями колени, чтобы сдержать дрожь.

«Да, в быту художник явно не был эстетом», – подумал капитан и непринужденно улыбнулся Геле:

– Какое странное имя… Особенно в сочетании с отчеством. Правда ведь? Вам, наверное, не раз это говорили…

– Отец был химиком, знаете, таким, помешанным на науке. Сына ждал, чтоб назвать его Гелием. Когда дочка родилась, от своего не отступился. А на руки мои не смотрите, это не от волнения, хотя я, конечно, волнуюсь. У меня щитовидная железа больная, базедова болезнь. – Усмехнулась: – Да вы сами догадались, наверное… Тут уж не скроешь, на лице все написано. Руки у меня всегда дрожат и потеют. Вот… – показала ладони, действительно влажные.

Капитан был доволен, что выбрал нужный тон, не стал торопиться.

– Геля! Кстати, можно без отчества? Ну и хорошо. Вам работать не трудно было? Все же помещение большое…

– Трудно. Я знаю, что плохо работала, хотя старалась. Виктор Иванович меня жалел, поэтому держал. У меня сын инвалид от рождения и сама я, видите…

– Он был таким добрым человеком?

Уловил, уловил капитан минутное колебание, тень, пробежавшую по лицу при слове «добрый», но ответ последовал:

– Да, очень добрым. Для меня настоящий благодетель. Я бы без него пропала, теперь вот и пропаду, наверное…

– И все-таки. Геля, при всей доброте… Ну, нужно или дружить с человеком, или состоять в родстве, чтобы многие годы помогать ему. Согласитесь, что несчастных и обездоленных людей, увы, очень много…

– Мы были родственниками. Очень дальними, правда, по отцу.

– Я где-то читал, что он сирота, вырос в детдоме.

– Да, это так. Я же сказала – очень дальние.

– А можно встретиться с вашим отцом? Он бы, наверное, многое о нем мог рассказать.

– Его давно нет в живых. Неужели вы думаете, если бы он был, то я бы, я бы…

Геля заплакала, руки задрожали еще сильнее, на шее заколыхался огромный зоб.

– Простите, Геля, простите. А больше никакой родни у Виктора Ивановича не было?

– Так он говорил…

Опять недосказанность, которую почувствовал капитан. Надо поднажать немного, самую малость.

– А на самом деле все оказалось не так, верно ведь, Геля?

Она вскинула на него глаза. Ужасные выпученные глаза.

– Вы знаете?

– Да как вам сказать… Кое-что, как и вы.

Геля снова разволновалась, голос у нее сел, стал совсем осипшим.

– Я ничего точно не знаю. Просто однажды позвонил мужчина и назвался братом.

– Это вам сам Виктор Иванович рассказал?

– Нет, понимаете… У меня голос, вы же слышите, его можно за мужской принять. Благодетеля моего не было, а я, если его нет, записываю, кто звонил. Ну, вроде как секретарша. Я сказала: «Слушаю вас…» Он спросил: «Это мастерская художника Графова?» Я ответила, что да. И он тогда говорит: «Здравствуй, Каин, это брат твой, Авель…»

– Вот так дословно и сказал, именно эту фразу?

– Так и сказал. А я извинилась, объяснила, что Виктора Ивановича нет и что я уборщица.

– И как он на это прореагировал?

– Вроде как растерялся. И еще удивился: «Так вы женщина?» А потом повесил трубку.

– Вы рассказали об этом художнику?

– Конечно.

– А какова была его реакция?

– Он разволновался очень.