Кофе с перцем - Екатерина Красавина Страница 15

— Сколько ложек кофе? — обратилась к нему Юлия Кирилловна.

— Что? Две, пожалуйста.

— С сахаром?

— Да. Одну ложку.

Юлия Кирилловна подошла к столику и протянула ему красный бокал.

— Спасибо.

Секретарша ничего не ответила. Наступила тишина. Паша взял в руки чашку кофе и сделал один глоток. Кофе был крепким. В его вкусе.

Офис матери состоял из двух комнат, изолированных друг от друга, туалета, ванной комнаты и кухни. Одна комната, большая, была приемной, другая, маленькая, — кабинетом. Квадратный коридор был обителью Юлии Кирилловны. Справа от входной двери располагалась стойка, за которой она обычно восседала. За стойкой — черный шкаф. Напротив — два черных кресла и низкий черный столик. С журналами и парой-тройкой свежих газет. Слева от двери — вешалка. Уютный стильный офис. Стены в коридоре были светло-голубыми. Над столиком висела большая картина, выполненная художником-абстракционистом. Это было нагромождение разных пятен: ярко-алых, бордовых, винно-красных, темно-розовых. Поверх пятен струились синие тонкие полосы, похожие на веревки. «Это что?» — спросил Паша, когда увидел эту картину в первый раз. «Картина», — невозмутимо ответила мать. «Это не картина, а какой-то винегрет!» — «Абстрактное искусство всегда непонятно. Этого от него и не требуется». — «А чем она тебя привлекла?» — задал вопрос Паша. Ему казалось, что для офиса лучше подойдет картина в классическом стиле. — Все-таки на прием приходят психи, люди с измотанной нервной системой, им полезно остановить свой взгляд на чем-то более спокойном, традиционном. А эти пятна раздражают, нервируют.

«Ты не прав, — возразила ему мать. — Эту картину художник писал в состоянии медитации. Она обладает внутренней силой, гипнотическим влиянием. Если на нее долго смотреть, то можно почувствовать смену гаммы эмоций. Как контрастный душ. Вначале от обилия красных тонов учащается сердцебиение, расширяются зрачки. Человек ощущает в себе бодрость, а потом он постепенно испытывает чувство легкости, полета. Потом от красного цвета он переходит к синему. Задерживается на нем. Он получает успокаивающий эффект». — «А когда он переводит взгляд на стены приемной… он засыпает, — со смехом подхватил Паша. — От светло-голубого любой уснет». — «Вот видишь, ты и сам во всем хорошо разбираешься, из тебя бы получился неплохой психоаналитик». — «Боже упаси, — замахал руками Паша. — Ни за что!» — «В этом все и дело», — заключила мать.

Послышался звук открывающейся двери. Из приемной выходил пациент. Паша с любопытством взглянул на него. Это был плотный мужчина лет сорока пяти. С темными, коротко стриженными волосами и большой родинкой под левым глазом. Чуть смугловатая кожа и темные глаза. Паше показалось, что его лицо он где-то видел. Но вот где? За ним шла мать. В белом халате. Темные блестящие волосы были распущены по плечам.

— Паша? — удивилась она. — Мы же договаривались на другое время.

— Да… конечно… но так получилось.

— Кто-нибудь звонил? — обратилась она к секретарше.

— Нет.

Мужчина мельком взглянул на Пашу и, сухо кивнув головой на прощание, стремительной походкой вышел из офиса.

Мать села в кресло по другую сторону столика и обратилась к Юлии Кирилловне:

— Юля, кофе!

— Сейчас, Нина Георгиевна. С молоком или без?

— Без. Две ложки кофе.

— Мам, этот тип показался мне знакомым. Это не артист?

— Артист? — брови матери взлетели вверх, и она рассмеялась. — Нет. Не артист. Это чиновник Министерства культуры. Довольно высокого ранга.

— Это к тебе такие пациенты ходят? — Паше хотелось схохмить, но он понимал, что его слова звучат глупо.

Брови матери вторично поднялись вверх.

— Что ты хочешь этим сказать, Павел? — В ее голосе прозвенел металл.

— Ничего. Но я не думал, что у тебя такие именитые пациенты.

— Я неплохой психиатр, как ты, наверное, догадываешься. Почему ко мне должна ходить всякая шушера?

В этом была вся мать. С ней можно было нормально разговаривать, шутить, иронизировать, но в любой момент она могла одернуть тебя и мгновенно превратиться в великосветскую леди с королевскими манерами, которую пытается унизить какое-то ничтожество и пустое место.

— Да я просто так сказал, — стушевался Паша.

— Ну, как Стамбул? Вчера нам не удалось толком поговорить. Был у девушки, — пояснила мать Юлии Кирилловне. Та понимающе кивнула головой. Секретарша колдовала над чашкой, наливая кофе.

Паша хотел вздохнуть, но тут же испугался, что его вздох будет расценен как недовольство. В конце концов, мать сделала ему такой подарок — поездку в Стамбул, а он, вместо того чтобы восторгаться и благодарить, будет вздыхать.

— Отлично! Так красиво! Просто прелесть! Стамбул — это очаг древней цивилизации. Архитектура города формировалась под влиянием… — бойко начал Паша.

— Я была в Турции, — вставила Юлия Кирилловна, — но не в Стамбуле. В Анталии.

— И как? — спросил из вежливости Паша. Он был страшно рад, что ему не надо вдаваться в подробное описание Стамбула.

Юлия Кирилловна пожала плечами:

— Хорошо. Солнце, море.

— Отдыхать — не работать, — с улыбкой заключила мать.

— Да, ты напомнила о моей завтрашней работе, — скорчил недовольную мину Паша.

— Так скоро?

— Наш не любит давать своим сотрудникам длительные отпуска.

— Особенно незаменимым. — Сегодня у матери, судя по всему, было прекрасное настроение. Такой веселой Паша ее видел редко.

— Может, еще кофе? — спросила его мать.

— Можно.

— Юлечка!

— Ты кого-нибудь еще ждешь? — спросил Павел.

— Почему ты так решил?

— Ты в белом халате и не снимаешь его. Мать рассмеялась.

— Это уже как моя вторая кожа. Прилипла намертво. Но ко мне действительно должны прийти.

— А этот, чиновник из Минкульта… Какие у него проблемы?

— А что? С каких это пор ты, Паша, стал интересоваться моими делами? Ты всегда говорил, что никогда не стал бы психиатром. Представляешь, Юль, в детстве он говорил, что я работаю психом!

Женщины рассмеялись и посмотрели на Пашу. Он почувствовал себя круглым дураком.

— Это было давно…

— А сейчас ты работаешь в рекламном агентстве и составляешь дурацкие тексты. И еще говоришь, что коллектив у вас сволочной, а начальник — козел.

Это была неинтересная тема. И Паша понял: пора уходить. Кроме того, такой разговор задевал его мужское самолюбие. Его размазывают по стенке, а он что, должен терпеть?

— Ладно, я пошел. — Паша поднялся с кресла, обиженно засопев.