Тайны архива графини А. - Александр Арсаньев Страница 15

Впрочем, удивить кого-то подобными вещами у нас довольно трудно. Ведь еще за три года до описываемых событий в кресле губернатора в Саратове сидел человек, не уступавший в экстравагантности Златогорскому, а учитывая его высокое положение — пожалуй, и превосходившего в этом отношении бывшего гусара. Матвей Львович Кожевников происходил из атаманов Уральского казачьего войска и очень этим гордился. Посетителей он с совершенно невозмутимым видом принимал, сидя в украшенном золотом и каменьями казачьем седле. Впрочем, человек был весьма образованный и честный и оставил по себе в городе добрую память.

Каюсь, я усомнился в достоверности этой информации и принял их за поэтическую вольность и литературное украшение в духе Салтыкова-Щедрина. Каково же было мое удивление, когда в документах тех лет я нашел почти дословное подтверждение тетушкиным словам. Из чего сделал вывод, что моя талантливая родственница сочетала в своих произведениях детективный сюжет с самым настоящим реализмом.

Эта встреча позабавила меня, а моего возницу настолько развеселила, что он, обычно невозмутимый, долго еще бормотал себе под нос что-то насмешливое, покачивал головой и покашливал в кулак.

Но скоро мои мысли снова вернулись к событиям последних дней, поскольку с утра меня не покидало ощущение, что я узнала вчера что-то важное, более того, имеющее непосредственное отношение к смерти моего Александра.

Я мысленно вернулась сначала в место смерти Синицына, потом — тоже мысленно — снова побывала в гостях у Ксении Георгиевны. И эти путешествия оказались весьма плодотворными.

У них даже было определенное преимущество перед реальными. Оно заключалось в том, что я могла сколь угодно долго разглядывать любой интересующий меня предмет или событие, крутить и вертеть его так и эдак, пока у него не останется от меня никаких тайн. К тому же первая эмоциональная реакция на события поутихла и не мешала уже объективному анализу.

Для большей наглядности я открыла свой дорожный блокнот и стала делать в нем кое-какие пометки, поэтому сейчас легко могу восстановить ход своих размышлений. Так поступал обычно Александр, и это тоже, как и многое другое, переняла я у него.

Оглядываясь сейчас, много лет спустя, на свою жизнь, я могу сказать, что те несколько лет, что мне довелось провести рядом с этим удивительным человеком, воспитали и образовали, а в конечном итоге — сформировали мою личность в значительно большей степени, чем все мои детские впечатления, учителя и воспитатели. Может быть, потому, что бесконечное уважение в этом случае гармонично сочеталось с большим чувством, имя которому ЛЮБОВЬ.

Видимо, эта последняя мысль отвлекла тетушку от сюжета, поскольку упомянутых размышлений далее не последовало. Но я уже говорил, что наряду с чисто художественными произведениями мне в наследство достались и другие тетушкины бумаги: письма, дневники и прочее. В том числе и тот самый блокнот, о котором теперь идет речь. В отличие от чернил карандаш не выгорает, и эти дорожные заметки прекрасно сохранились. Но благодаря тому, что карету в момент записи сильно трясло, разобрать их порой довольно трудно. Поэтому вместо них я помещу здесь странички из дневника, написанные той же рукой, скорее всего, в тот же день, но уже на привале.

«Все, что мне удалось узнать за последние дни, наводит меня на мысль, что тот образ Синицына и его „компаньона“, что сложился у меня под впечатлением рассказов мужа, совершенно не соответствует той информации, что я получила от Ксении Георгиевны.

По словам мужа и по моим собственным впечатлениям Павел Семенович был деликатнейшим и даже немного робким человеком.

Судя по тому, что я узнала о нем вчера — мы с мужем сильно в нем ошибались. Его „дядька“, „добрый Савельич“ оказался не слугой, не дядькой, а „Личардой“ — совершенно непонятной в жизни Синицына фигурой, роль которой в жизни Павла Семеновича мне еще предстоит выяснить.

При том, что мой муж и Синицын считались друзьями юности, такая ошибка представляется по меньшей мере странной, если не сказать больше. Чем дольше я размышляю на эту тему, тем более загадочным мне все это кажется.

Если не ошибаюсь, то в данном случае имеет место „сокрытие фактов“. Значит, Павлу Семеновичу было, что скрывать, даже от близкого друга.

Очевидно, что в его жизни была какая-то тайна, и, может быть, именно она явилась причиной его страшной смерти.

Я не допускаю мысли, что Александр мистифицировал меня, зная истинное положение вещей. Те отношения, что сложились в нашей семье, не предполагали подобных обманов. А если бы это действительно было так, то никак по другому я не могла бы это назвать. Да и зачем ему было от меня что-то скрывать? — Он не скрывал от меня самых серьезных вещей по службе. Неужели жизнь его товарища представляла собой нечто более важное, чем служебные тайны? А если Синицын сознательно вводил в заблуждение и его — то искренность его отношений с Александром уже не кажется мне столь бесспорной, как два дня тому назад.

Может быть, у меня слишком разыгралось воображение, но за спину обычно прячут оружие. И при мысли об этом мороз пробегает у меня по коже. Неужели в наше время уже нельзя доверять даже близким друзьям?»

На этом риторическом вопросе мы оборвем дневниковые записи и вернемся к оригинальному тексту тетушкиного романа. Впрочем, этот роман является частью ее жизни не в меньшей степени, чем дневник. Именно поэтому я и в дальнейшем буду иногда цитировать тетушкины записки и письма, особенно в тех случаях, когда время нанесло рукописям ее романов наиболее ощутимый ущерб.

Чем больше я обо всем этом размышляла, тем тревожнее становилось у меня на душе. Картины обезображенных трупов, рядом с которыми я провела позапрошлый день, снова стояли у меня перед глазами. И теперь эта смерть приобрела в моих глазах еще более зловещий характер.

Что же за человек совершил это злодеяние? — Если еще пару дней назад мне трудно было представить себе врагов Павла Семеновича, то теперь я уже не удивилась бы ничему. В его жизни могли быть и другие совершенно неожиданные события и персонажи, в том числе и недоброжелательные или даже враждебные по отношению к нему и к его «наперснику».

Сложись обстоятельства по-другому, я не замедлила бы вернуться в Синицыно и на месте попытаться разобраться в этом клубке тайн и преступлений, но я не забыла и о главной цели своего путешествия. Посетить место смерти Александра я считала своим священным долгом, и ничто не могло помешать осуществить мне это намерение. И именно туда и лежал теперь наш путь.

События последних дней со всей очевидностью продемонстрировали мне, что не все в жизни так просто, как кажется на первый взгляд. А значит и смерть Александра может на поверку оказаться результатом заранее задуманного изощренного преступления. Не такого кровавого, но, может быть, еще более коварного, нежели в Синицыне.

Поэтому я поторапливала Степана, и не могла дождаться, когда мы пересечем границу N-ского уезда, на территории которого располагался роковой для Александра постоялый двор.