Зеркальщик - Филипп Ванденберг Страница 15

Эдита сидела на старой полуразвалившейся кирпичной стене, выходившей на гавань, предоставленная сама себе и своим мыслям. Здесь, где за ней никто не наблюдал, девушка дала волю слезам, слезам отчаяния, поскольку боялась, что теперь толстый медик предъявит на нее свои права.

На улице, которая, причудливо извиваясь, бежала к гавани, царила суматоха: носильщики с тачками с высокими колесами, возницы на повозках, запряженных мулами, и путешественники — все спешили к кораблям. От мола поднимался резкий запах гниющей рыбы и фукуса. К нему примешивались едкие испарения трактиров, ютившихся в гавани и встречавшихся на каждом шагу, вонь рыбьего жира и прогорклого масла.

Эдита сидела, уставившись прямо перед собой, и вдруг почувствовала у себя на плече чью-то руку. Это была рука вездесущего Али Камала.

Египтянин улыбнулся девушке и спросил:

— Почему ты плачешь, дочь зеркальщика? — И когда Эдита не ответила, продолжил: — Позволь мне угадать. Тоскуешь по дому? Да, наверняка тоскуешь!

Девушка покачала головой и вытерла рукавом слезы с лица. Потом поглядела на Али Камала и приложила обе руки к сердцу.

— А, я понимаю, — ответил египтянин. — Любовная тоска. Это не лучше, чем тоска по родине.

С огромным трудом и с помощью вопросов со стороны египтянина Эдите наконец удалось объяснить юноше ситуацию.

— И ты не любишь мужчину, которому обещал тебя твой отец.

Эдита покачала головой, подтверждая догадку.

— Что же ты собираешься делать?

Девушка бросила на Али Камала пристальный взгляд, словно умоляя о помощи.

— И как мне теперь поступить? — растерянно спросил юноша. — Я отведу тебя обратно в гостиницу, к отцу.

Это предложение Эдита с негодованием отвергла, отчаянно замахав руками.

— Ну, здесь ты в любом случае не можешь оставаться, когда стемнеет, — уверенно сказал египтянин. — Лучше всего мне отвести тебя к моей маме. У меня есть четыре сестры. Самая старшая одного возраста с тобой. У нас небогатый дом, но там ты будешь в безопасности. Пойдем!

Эдита была в таком отчаянии, что последовала бы за Али Камалом куда угодно.

Переулок, который вел от площади перед гаванью к Большой стене, был не знаком девушке. Неподалеку от башни с воротами улица раздваивалась. Дорога уводила на запад, на улицу, где вперемежку стояли одноэтажные и многоэтажные дома, напоминавшие зубчатые стены крепости.

Дом, в котором жил Али Камал, был двухэтажным, но юноша вместе со своей семьей жил ни на первом, ни на втором этаже; лестница, к которой он направился, вела в подвал. В лицо ударил душный горячий воздух. Еще немного, и Эдита упала бы в обморок или от отвращения повернула бы назад. Но, вспомнив о своем безвыходном положении, она последовала за египтянином вниз по лестнице.

Там оказалось мрачное помещение с длинным коридором, от которого в обе стороны шли комнаты. По размеру помещение было больше, чем дом. Очевидно, весь Константинополь изрыт такими разветвленными лабиринтами, и, вероятно, никто не знал, для каких целей это было сделано.

Али Камал жил вместе со своей мамой и четырьмя сестрами в трех прилегавших друг к другу комнатах, свет в которые попадал через отверстие в потолке. Мать Али, Pea, была одета в черное, но ни в коем случае не бедно. В двух словах, которых Эдита не поняла, Али Камал объяснил матери, кого он привел и почему Эдита убежала от отца. Сначала Pea слушала сына с очевидным недоверием, но когда Али сказал ей о том, что Эдита нема, женщина подошла к ней и крепко обняла, словно девушка была ей родной дочерью.

Следующие несколько дней Эдита не выходила из своего укрытия. Она все больше и больше доверяла Pea. Несмотря на то что они не могли разговаривать, женщины очень хорошо понимали друг друга. Дочери Pea, самой младшей из которых было девять лет, каждое утро в девять часов отправлялись на работу в мастерскую, где ткали ковры. Али Камал тоже уходил всегда в одно и то же время. Он давно уже признался Эдите, что, как и предполагал Мельцер, состоял на службе на складе, на который работала банда воров.

Однажды вечером Али Камал пришел домой очень взволнованный. В гавани все только и говорили о том, что турецкий султан Мурат планирует очередное нападение на город. Ходили слухи, что шпионы императора видели движение войск к западу от городских стен, а по Дарданеллам приближался флот из тридцати кораблей без флагов.

Константинополь был последним христианским бастионом на востоке, золотым островом в империи безбожников, и слабый император Иоанн Палеолог давно подозревал, что дни его империи сочтены. В отчаянии он просил помощи у Папы Римского, предал собственную веру и перешел в католицизм; да, он согласился даже на объединение византийской и римской Церкви в надежде, что Папа пришлет ему на помощь свои войска. Но тот предпочел остаться в стороне.

На улицах византийцы рассказывали ужасные истории о жестокости турок. Мол, они грабили и разоряли, насиловали женщин и убивали детей. Места на кораблях, отплывавших в Венецию и Геную, стали цениться на вес золота. Дома и роскошные виллы продавались за символическую плату, а цены на хлеб и мясо выросли до небывалых высот.

Pea, мать Али, была вне себя, когда сын рассказал ей о приближении турок. Хотя семья была мусульманской веры, в глазах турок они все равно были безбожниками и предателями. Али Камал пытался успокоить мать. Он говорил, что сделал все возможное, принял все необходимые меры, чтобы она вместе с сестрами уехала на венецианском паруснике. А что касается Эдиты, то ей лучше вернуться к отцу.

Никогда! — заявила девушка. Скорее она наложит на себя руки.

Али Камал промолчал, поскольку не сомневался в твердости намерений Эдиты. Но тайком от нее он придумал план.

После трех дней бесплодных поисков Михель так и не смог найти Эдиту, хоть прочесал город от Золотого Рога до Мраморного моря и от ипподрома на востоке до Большой стены на западе. Даже Али Камал, которого зеркальщик встретил в гавани, утверждал, что не видел девушку. Мельцер, совершенно расстроенный, ругая себя и весь свет, вернулся в гостиницу и поднялся в свою комнату.

Хозяин, опасавшийся за здоровье своего платежеспособного клиента, вежливо постучал в двери и поинтересовался, не желает ли тот послушать концерт двух виртуозов, брата и сестры. Оба венецианцы, поют просто великолепно. Мельцер отмахнулся. Одна мысль о музыке и обществе казалась ему отвратительной.

Но ведь они оба, настаивал хозяин, чудесно играют на лютне.

Лютня! Если играть на ней с чувством, подумал Мельцер, это будет самое лучшее для моего теперешнего настроения. И, изменив свое решение, зеркальщик последовал за хозяином в переполненный общий зал. Хозяин ловко извлек откуда-то кресло и поставил его так, чтобы лицо Мельцера оказалось на одном уровне с лицом женщины, игравшей на лютне, и на расстоянии вытянутой руки от нее.