Дело о заикающемся троцкисте - Андрей Константинов Страница 15

— Не ругай меня, Андрюша. Мне очень страшно… Он нас убьет?

— Будешь соваться — убьет, — пообещал я. — Милиция тут есть?

— Кто?

— Милиция, Полина… Ми-ли-ция.

— Наверное, — неуверенно сказала она.

— Иди ищи.

— А ты?

— А я тут погуляю, — ответил я.

Полина пошла по дорожке. Два или три раза оглянулась… Красивая женщина, подумал я.

Она ушла. Я поднялся с крыльца и пошел вдоль дома. Я обогнул дом… Одно окно гостиной было плотно зашторено, но во втором между шторами был просвет. Я осторожно заглянул. Островский стоял ко мне спиной, пил водку из горлышка. Пламя камина освещало темную комнату.

Островский поставил бутылку на стол, взял со стола тетрадку. Вырвал из нее листок, скомкал и вытер им лицо. Потом швырнул листок в камин. Комочек бумаги вспыхнул… Рукописи, значит, не горят?

Признаюсь мне хотелось задушить Федьку — этого маленького подленького Геростратика, страшную «жертву режима»… А если не задушить, то хотя бы разбить морду.

А Федька вырвал вторую страницу, потом третью. Ах, как они вспыхивали! Я постучал по стеклу — Островский сразу обернулся, схватил со стола ружье… Я присел, крикнул:

— Федор! Федор, давай поговорим.

Сверху меня осыпало стеклом и щепками от рамы. Просвистела дробь… Вот ведь сволочь какая!

— Эй, Об-обнорский! — закричал Федька. — Т-ты живой?

— Живой я, Федя. Хватит тебе стрелять-то. Выйди, поговорим.

— Д-да вот хуй т-тебе в обе руки.

Я выглянул — Федор стоял возле стола и заряжал ружье.

— Федор, — сказал я. — Брось ты на фиг… давай накатаем явку с повинной.

Островский захлопнул стволы и вскинул ружье. Я присел.

— С-сейчас я с-сожгу этого Т-т-троцкого, а потом п-пришью тебя, Об-обнорский. Ты м-мудак.

— Мудак я, мудак, — согласился я совершенно искренне. — Давай поговорим спокойно.

— П-пошел на хуй! — ответил Федор и снова засадил в окно. На этот раз дробь перерубила раму…

Вот так мы и общались, пока не приехала милиция. Три дюжих мужика в бронежилетах и с автоматами приехали на УАЗе и стали кричать, чтобы Федька выбросил ружье в окно, а сам выходил на крыльцо… А Федька в ответ кричал, что пусть менты у него отсосут.

— Ты сам у меня отсосешь, гнида, — сказал старшина и швырнул в окно дымовую шашку. Секунд через двадцать дверь распахнулась и на крыльцо вышел Федор.

В руке он держал ружье с наполовину отпиленными стволами.

— Бросай ружье! — закричал сержант, направляя автомат на Федьку. Федька приставил стволы к левой стороне груди.

— Смотри, Поля, — сказал он и нажал большим пальцем на спуск.

— Федор! — закричала Полина.

Тело Федора швырнуло в дверной проем.

Сержант снял каску и вытер рукавом лицо.

* * *

— Репортеры, — сказал Повзло.

— Я знаю, — ответил я. — Без мобильной связи работа отдела может быть парализована.

— Тебе до фонаря?

— Нет.

— А мне кажется, Шеф, что тебе до фонаря, — сказал Коля. — Сидишь, уткнулся в бумажки какие-то…

— Это не бумажки. Это, Николай, письма Льва Троцкого.

— Ни хрена себе! Письма?

— Письма.

— Троцкого?

— Троцкого.

— Подлинники?

— Они.

— Так ведь это же бабки!

— Еще какие.

— Ай-ай-ай, — сказал Коля и письма сграбастал. — Раз, два, три… Ага, семь штук.? Сколько же они могут стоить?

— Не знаю, — ответил я. — Дорого…

— Так, так, так, — сказал Коля. — Это же другой коленкор… Это же просто я не знаю что такое. Это вам драй унд цванцих, фир унд зибцих, а не клад Косинской!

Я, блин, найду коллекционера из небедных евреев и…

— Стоп, Коля! — сказал я. У меня все еще стоял в ушах крик Полины… Я видел, как прыгает по ступенькам крыльца ружье, и блестит на прикладе полированная табличка с гравировкой… Я слышал, как матерится милиционер и как потрескивают поленья в камине, а поверх поленьев серой стопкой лежит то, что было дневником Троцкого.

— Стоп, Коля, — сказал я. — Никаких коллекционеров не будет.

— А что? — насторожился Коля.

— Видишь ли, Коля… я не знаю, сколько стоят эти письма. Наверное, немало. Но кроме рублевой цены, есть и еще некая другая цена…

— Что-то я, Андрей, тебя не понимаю, — перебил меня Коля.

— Я тоже себя не понимаю, — сказал я. — Но… за эти письма заплачено кровью как минимум двух человек. Грешно их продавать. Понимаешь?

— Андрюха! Нам деньги позарез нужны. Давай продадим хотя бы одно…

В кабинет заглянула Оксана и сказала:

— Андрей, к тебе Кондакова Елена Петровна.

И в кабинет вошла Елена Петровна. Я с Колей их познакомил и сказал:

— А сейчас, Елена Петровна, Николай хочет передать в дар вашему музею письма Троцкого… в количестве семи штук.

— Э-э, — сказал Повзло. — Конечно…

Мы тут как раз… как бы… обсуждали… в дар… вашему… музею.

Елена Петровна просто остолбенела, а Коля посмотрел на меня с ненавистью.

Потом Елена Петровна сказала, что это такое событие… такое событие… Мы просто не понимаем, какое это событие, и нужно телевидение и чтобы я торжественно передал эти письма и чтобы…

— Нет, — сказал я. — Хватит с меня клада Матильды Косинской. Пусть Николай Степанович торжественно передаст.

— Сам ты «передаст»! — злобно шепнул Повзло. Но все-таки повязал галстук и поехал с Кондаковой в музей. Туда же вызвали «энтэвэшников», и перед глазом камеры Коля торжественно вручил Елене Петровне письма Троцкого. И с кислым-кислым видом заявил, что вот… в дар… безвозмездно… совсем-совсем бесплатно… ну бескорыстно…