Последний маршал - Фридрих Незнанский Страница 15

— Доброе утро, — не стесняясь своего обнаженного торса, я сел за стол и взялся за кофе.

— Здравствуй, Саша, — отрешенно ответила Таня.

Я выругался про себя. У человека отца убили, а ты ему — «доброе утро!». Дурак ты, Турецкий!

Я что-то пробурчал и преувеличенно серьезно взялся за свой завтрак. Ирина поставила перед нами большую тарелку с румяными гренками и, извинившись, вышла.

Несколько минут прошли в гробовом молчании, прерываемом только редкими прихлебываниями. Наконец Таня вздохнула и сказала:

— Саша… Если ты хочешь что-нибудь спросить, спроси.

— Ну… — замялся я. — Ты как? Нормально?

— Саша! — Взгляд ее был достаточно твердым. — Не жалей меня. Если ты и вправду хочешь о чем-то спросить — спрашивай. Если тебя интересует мое состояние, могу сказать только то, что оно очень и очень плохое. Мне будет легче, если ты будешь расспрашивать об отце.

Я старательно делал вид, что разглядываю свою чашку. Нет, она, конечно, права. Я ведь все-таки немного знаю ее. Ей действительно станет легче, если мы начнем обсуждать существо дела. Впрочем, сомневаюсь, что она сможет чем-то весомо мне помочь. Хотя попробовать можно.

— Таня, — осторожно начал я, — ты когда-нибудь слышала из уст Михаила Александровича такое словосочетание: Стратегическое управление?

Кажется, Турецкий, ты становишься маньяком. Далось тебе это управление.

Таня наморщила лоб.

— Нет, не припоминаю, — призналась она. — А это действительно важно?

— Понятия не имею, — виновато улыбнулся я. — Пока. Ну а дальше видно будет.

Все-таки ты большой мудрила, Турецкий. Так и жди, что станет известный партноменклатурщик — бывший управделами Совмина СССР — Смирнов делиться с дочкой смертельно опасными сведениями. Если, конечно, Киселев говорил правду. Или совершенно ненужными, если он бредил.

— Слушай, Таня, — сказал я, отправляя в рот гренку. — Тебе папа не говорил, что скоро в нашу страну вернется коммунизм?

— Соскучился? — Она хмуро подняла на меня глаза.

— Да не так чтобы уж, — пожал я плечами. — Ну как это сказать. Иногда, знаешь, кто-нибудь из старых партийных работников нет-нет да и ляпнет, что вот, мол, неплохо бы вернуться, так сказать, к семидесятилетнему эксперименту, и всякое такое.

— Папа был на пенсии, и ты это прекрасно знаешь, — ответила она. — Может, ты его еще и реваншистом назовешь?

— Что ты! — испугался я. — Просто… как это? Знаешь, собираются иногда старые боевые кони, вспоминают, так сказать, удалую молодость, сабельные атаки… Никогда не встречались у вас дома его… ну, скажем, бывшие сослуживцы?

Взглянув на нее и встретившись с ней взглядом, я чуть не поперхнулся. Таня Зеркалова смотрела на меня, словно на больного заработавшегося и чуть свихнувшегося совслужащего, которого вот-вот должны уволить за профнепригодность. Или забрать в психушку.

— Слушай, Турецкий, — тихо проговорила она, — ты о чем это все время толкуешь? Я что-то ничего в твоих словах не понимаю. Ты сам-то соображаешь, что говоришь?

— А что? — с невинным видом спросил я.

Она объяснила:

— Ты говоришь, что мой отец собрал вокруг себя пенсионеров-сослуживцев и создал что-то вроде марксистско-ленинского революционного кружка? Я правильно тебя понимаю?

Нужно отдать ей должное, она схватывала все на лету, хотя и не до конца понимала. Но она же, черт возьми, не слышала, что вчера ночью говорил мне Киселев.

— Это новая охота на ведьм? — гневно вопрошала тем временем Татьяна.

— А что, значит, собирались старички-то? — мгновенно насторожился я.

— Собирались! — выпалила она. — Чай пили! Ельцина ругали! А я им печенье подавала и улыбалась! Еще вопросы будут?

Да, что-то я, кажется, погорячился. Но при чем тут пенсионеры?

— Да не бери ты в голову, — посоветовал ей я. — Работа у меня такая. Все версии должен рассмотреть, промять и проанализировать. Так что не обижайся, ладно?

Она моментально сникла, будто из нее воздух выпустили, и снова сгорбилась за столом, глядя прямо перед собой. Я заторопился.

— Ну, мне пора.

2

Славка Грязнов, или, прошу покорно, Вячеслав Иванович Грязнов, сыщик-ищейка милостью Божьей, всю сознательную оперативную жизнь проработал в МУРе. Правда, был недавно у него некий период, когда он уходил в так называемые частные сыщики и его агентство «Глория» (а в миру — «Слава») одно время даже гремело и пожинало все лавры, которые может обрести частное сыскное агентство. И ему совсем не улыбалось возвращаться в уголовный розыск. «Не знаю, что должно произойти, чтобы я вернулся», — признался он как-то мне. И я его понимал. Ответственности, понимаешь, поменьше (в смысле меньше начальников, перед которыми нужно постоянно объяснять каждый свой шаг, а также просить на все разрешения), а вот денег соответственно больше. Такое оно — счастье: делай свою любимую работу, ничего не бери в голову и получай за это деньги. И никакой головной боли, кроме ответственности перед клиентом. Но без последнего не обойдешься, должны же быть хоть какие-то раздражители.

И ни за что бы Грязнов не вернулся на государственную службу, если бы не сложное переплетение обстоятельств, разных по значимости, но одинаковых по результату: соединившись, они создали такой вулканический эффект, что Грязнову ничего другого не оставалось, как вернуться в родные до боли стены Московского уголовного розыска.

Когда прошлой осенью погибла Александра Ивановна Романова, начальник МУРа и Славина крестная мать (в фигуральном смысле), Грязнов недели две не мог ни за что взяться. Это было странно только для него. Он и не подозревал, что в его душе жило столько любви, почтения и благоговения к Шурочке. Простая и хитрая, умная и добродушная, жестокая и мягкосердечная одновременно, навсегда осталась в памяти Славки, как, впрочем, она осталась в памяти всех, кто ее знал, — в моей, в частности, тоже.

Потом начались трудности с оружием. Вышли какие-то совершенно нелепые указы и инструкции с утомительным перечислением условий, при которых частный сыщик имеет право на ношение оружия. Грязнову-то наплевать, с его связями можно было не беспокоиться о подобной ерунде, но он привык быть законопослушным.

— Они охренели, Турецкий, просто охренели! — кричал он мне в лицо, имея в виду тех, кто издает законы. — У любого бандюги, кого ни возьми, целый арсенал, ему наплевать на то, что оружие запрещено носить с собой. Он пульнет в тебя — и в кабак, лососину жрать с девкой. А попробуй ты его ранить и, не дай Бог, в милицию сдать — сразу вопросы, а откуда, мол, у вас пистолет, а есть ли, мол, у вас на него разрешение?! Сами не знают, чего творят!

Но это ладно. Не такой Грязнов человек, чтобы теряться перед подобными мелочами. Дело в другом. Все чаще и чаще стал жаловаться он на то, что чувствует себя оперативной проституткой. Дело вроде интересное, перспективное, а выполнять его душа не лежит, уж очень клиент неприятен. Нет, не потому, что у него, у клиента, красный пиджак от Юдашкина или там «мерседес» шестисотой модели, который он сменил на прошлой неделе только потому, что у предыдущего такого же пепельница засорилась. Грязнов далек от ханжества, ему, как Верещагину из «Белого солнца пустыни», за державу обидно!