Обмен убийствами - Саймон Керник Страница 15

Фарроу вроде утихомирился, когда его повели на допрос, но то, что произошло затем, по-прежнему не очень понятно. Как только Фарроу и арестовавшие его офицеры вошли в комнату, он обернулся и бросил одному из сопровождавших несколько слов, которые я тогда не расслышал, но потом мне сказали, что-то вроде «Сволочи, ничего вы мне не сделаете!» И тогда офицер совершил роковую ошибку. Он дал выход своему чувству и обозвал Фарроу черным ублюдком, из-за чего тот полез в драку. Мы вбежали в комнату для допросов как раз в тот момент, когда один из конвоиров ударил Фарроу, и он стукнулся головой об стенку. Удар был не настолько сильным, чтобы свалить с ног, тем не менее на лбу парня появилась царапина. «Караул! – завизжал он. – Убивают! Я требую адвоката! Немедленно!» Полицейские отпустили его, и мы помогли Фарроу, руки которого были в наручниках, сесть на стул. «Приведите мне адвоката! – потребовал он уже спокойно, хотя кровь из раны на лбу заливала ему лицо. – Я хочу подать официальную жалобу. Я ничего не буду говорить, пока не приведете мне адвоката». И действительно, больше он не промолвил ни слова.

На основании его жалобы нас всех, находящихся в тот момент в комнате для допросов, допрашивали представители отдела по рассмотрению жалоб на полицию, и мы стойко придерживались одной версии: сопротивляясь, Трои Фарроу споткнулся и ударился головой о стену. Полицейский, которого Фарроу обвинил в том, будто он оскорбил его по расовому признаку, отрицал свою вину, но признал, что назвал Фарроу ублюдком, а я не мог это комментировать, поскольку не слышал их разговора. Я понимаю, многие сочтут нечестным с моей стороны сокрытие того, чему я был свидетелем, но тогда я не придал серьезного значения случившемуся. Доктору в участке, обрабатывавшему Трою рану, понадобилось сделать только два шва. Кроме того, я не желал становиться доносчиком. И без того на полицию нападают со всех сторон, иногда кажется, будто весь мир против тебя ополчился, так что не хочется вонзать нож себе же в спину. Да и с какой стати портить карьеру своему коллеге, на мгновение потерявшему самообладание. Я никогда бы себе этого не простил.

Поначалу казалось, все обошлось. Не думаю, будто люди из отдела по рассмотрению жалоб нам поверили, но наши показания противопоставлялись словам преступника, а мы стояли на своем, поэтому им ничего не оставалось, как вынести вердикт о том, что Фарроу не расслышал слова офицера и пострадал по чистой случайности.

Но оказалось, это еще не конец. Через пару месяцев второй арестовавший Фарроу полицейский, видевший, как напарник его ударил, всего-то после одной кружки пива проболтался обо всем своему соседу по столику, который оказался журналистом, занимавшимся расследованием расизма в полиции. Он записал разговор на пленку, через два дня эта история появилась в местной газете, и все вдруг снова о ней заговорили. Вечерами у моего Дома толклись журналисты из местных газет и даже из телевизионной программы «Вечерний Лондон» и язвительно интересовались, правда ли, что я лгун и расист. Может, порой мне и приходится приврать, но уж расистом-то я никогда не был. Разразился громкий скандал. Мой босс» старший инспектор Ренхэм которым я проработал почти пять лет, старался защитить меня, но уж слишком пристальное внимание мы привлекали, и руководство полиции было вынуждено принять меры. Обоих полицейских, арестовавших Фарроу. уволили, моего напарнка констебля разжалован и в рядовые, а меня понизили до констебля.

Я был опозорен и долго не мог с этим смириться. Понимаете, хотя я и допустил промах, но суровость наказания превосходила тяжесть содеянного. Я изливал свою обиду жене, становился раздражительнее, и, видимо, наши с ней отношения не были такими уж близкими и надежными, как мне казалось, потому что три месяца спустя, после одной особенно серьезной ссоры мы расстались. К тому же у нее появился любовник. Думаю, я смог бы ее понять, если бы моим соперником не стал тот самый журналист, который и предал гласности всю эту историю. Этот наглый подонок расспрашивал ее о том, какое воздействие мой поступок произвел на нее и на отношения в семье, и, очевидно, это самое воздействие было весьма тяжелым, так как довольно скоро, возможно, в тот же самый день, их разговор закончился тем, что они оказались вместе в постели.

Что станешь делать в такой ситуации? А что вообще можно сделать? Только встать, отряхнуться и вспомнить: все проходит. Справедливость существует, правда, иной раз она не спешит проявиться. Мне не оставалось ничего другого, как утешаться такого рода размышлениями. Я забрал свои вещички, подал заявление о переводе в другой участок и в первый раз в своей карьере начал работать в северной от реки части города, в наиболее скандальном отделении во всем «Мет» – над ним до сих пор реяла дурная слава, которую принесло ему предательство одного из его старших работников.

Детектив сержант Дэннис Милн оказался самым подлым и коррумпированным офицером британской полиции: днем он являлся признанным специалистом департамента расследований преступлений, а по ночам – наемным убийцей, на совести у которого было бог весть сколько трупов. Тень его по-прежнему написала над участком подобно зловещей туче, хотя прошло уже почти два гола с момента разоблачения Милна, после чего он бесследно исчез. Время медленно залечивало раны, но в ДРП было много офицеров, включая старшего инспектора Hокса, репутация которых оказалась навечно подмоченной из-за длительной совместной службы с этим бесславным сыном полиции. Грязь прилипает крепко, может, потому мне так легко удалось получить туда назначение.

Переведясь на новую работу, я снял более или менее сносную квартиру в Тафнел-парке и вскоре снова дослужился до инспектора. Это было отголоском давнего прошлого, и я все еще ждал торжества справедливости (моя бывшая супруга и журналист жили вместе, а дочь даже уверяла, что он ей очень нравится), но могло оказаться и хуже. У меня оставалась работа, и против всех ожиданий мне удалось добиться небольшого повышения в звании…

Я вышел из кафе в пять минут одиннадцатого и направился за угол к «Бродячему волку», излюбленному пабу моих теперешних сослуживцев, посмотреть, не застану ли там кого из них. В пабе было полно народу, но я заметил у стойки двух знакомых констеблей и подошел выпить с ними пару пинт пива. Они спросил и, как продвигается дело Мэттьюза, но я маю что мог им рассказать. Очень медленно, только и всего. Разговор перешел на другие темы, и в одиннадцать я их покинул и побрел по Алпер-стрит в поисках неуловимого ночью черного такси. Аппер-стрит, как обычно, бурлила, кафе на тротуарах и роскошные бистро не пустовали, поскольку в такой теплый и приятный вечер людям всех возрастов и цветов кожи не сиделось дома. Из распахнутых настежь окон и дверей заведений доносились звуки джаза, мамбы, фламенко и других музыкальных стилей, так что казалось, будто находишься где-нибудь за границей. Улица сверкала огнями словно в праздничный вечер, и тому, кто хаживал по Аппер-стрит в восьмидесятых, трудно было поверить в такое превращение. Когда-то мрачная, темная улица с множеством отвратительных забегаловок, на которой после наступления темноты отваживались появиться только любители приключений и беспечные идиоты, теперь стала исмингтонской версией роскошного левобережного Парижа. В такой обстановке легко потерять бдительность.