Под опасным солнцем - Мишель Бюсси Страница 15

Мари-Амбр оставила Майму в бунгало с планшетом и фильмами, а сама организовала ночной поход в деревню с запасом пива «Хинано» и темного рома «Ноа-Ноа» в рюкзаке.

— У нас девичник, — уточнила она. — Поскольку ПИФ нас покинул.

Как бы там ни было, не думаю, чтобы Янн собирался идти с нами. Вот уж кто встает рано. Я видела его сегодня утром, часов в пять он прошел мимо моего бунгало. Ему тоже не спится, как и мне, с той разницей, что он явно находит в себе силы встать с постели, как только проснется.

Я сомневалась, идти ли с остальной четверкой на эту ночную прогулку, мне больше хотелось заняться своей океанской бутылкой, я попыталась отговориться тем, что побуду с Маймой, но Мари-Амбр не оставила мне выбора.

— Брось, подружка, пойдем с нами! Моя дочь обойдется без няньки!

Я сдалась. Надела джинсовую куртку и штаны с дырками на коленках и пошла с ними.

И вот мы уже сидим посреди деревни, на ступеньках у входа в Культурный центр Гогена. Тут до меня доходит, что мы впервые собрались всей пятеркой. Одни, без писателя, без ребенка, без мужа и без нашей хозяйки.

Здесь нет освещения, но предусмотрительная Мари-Амбр прихватила из пансиона три фонарика. В их лучах пляшет мошкара. А лиц в темноте не разглядеть.

Она позаботилась и о выпивке и теперь достает стаканчики, пивные банки и бутылки. И раздает по кругу.

Я довольствуюсь пивом.

Мари-Амбр тут же предлагает повторить. Направляет фонарь на главный фасад дома Гогена.

— За здоровье ПИФа! И за здоровье Поля!

Луч фонаря освещает невероятные барельефы, украшающие дом. Пять панно из секвойи с изображениями голых островитянок среди цветочных джунглей, населенных собаками и змеями.

— Влюбляйтесь, и будете счастливы, — декламирует Мари-Амбр, читая вырезанные на дереве слова. — Будьте загадочными! Поль все понимал, правда, милая моя?

Мари-Амбр поворачивает фонарь и направляет его на Элоизу, которая испуганно моргает, будто кролик, попавший в свет фар. Она робко согласилась пойти с нами в деревню, а потом выпить капельку рома, разбавленного полным стаканом сока «ананас-маракуйя».

— Поль — он ведь твой любимчик, да? — не унимается Амбр. — Ну и тип! Ты так не считаешь? Будьте счастливы и влюбитесь… Надо же было назвать свой дом «Домом наслаждений»! И разгуливать по деревне с тростью в виде пениса.

— Мне нравится… мне больше нравится его живопись, — лепечет Элоиза, а мне становится неловко.

Мари-Амбр пьет темный ром из горла и говорит слишком громко.

— Зеленые лошади, красные собаки… Он-то уж точно не сок маракуйи пил, твой художник. И был помешан на полуголых девчонках. Он ради этого здесь и поселился. Чтобы красоток писать, и не только писать. Девчонки, ровесницы Маймы!

Я прихлопываю у себя на руке особенно наглого москита. Глаза у Элоизы полны слез. Мне показалось, что она сейчас ответит на провокацию, но она молчит.

Я чувствую раздражение и жалость, думаю, не вмешаться ли. Мои пальцы нервно теребят красные зерна ожерелья. Я читала про Гогена. Он поселился на острове в 1900 году, в те времена, когда духовенство и Республика объединились ради того, чтобы уничтожить культурное наследие Маркизских островов и обратить в рабство их население. Теперь это все известно. Гогена выставляли пьяницей и извращенцем, потому что он в одиночку восстал против государства и церкви, защищая островитян и то, что оставалось от их культуры.

Мари-Амбр, шатаясь, отходит на несколько метров. В конце концов она свалится в колодец Гогена, он где-то здесь, в саду. Фарейн забеспокоилась. Она тоже выпила всего лишь банку пива и теперь снова чувствует себя командиршей.

— По-моему, нам пора идти спать.

Поглядев на меня, на двух других, тоном генеральши, назначающей в наряд, распоряжается:

— Клем, Титина, поможете Мари-Амбр добраться до дома?

* * *

Почти полночь.

Я как попало кидаю на стул одежду, но москитную сетку вокруг кровати расправляю с маниакальной тщательностью.

Ненавижу спать одетой и ненавижу этих тварей, зато они меня обожают. Я оставляю в бунгало только маленький ночничок — на случай, если где-то затаилась и весь день прождала меня парочка насекомых.

Теплый свет абажура из рафии наполняет комнату тенями цвета сепии, мое тело, когда я прохожу перед зеркалом, будто облили медом.

Но этого недостаточно, чтобы сделать его красивым.

Я его не люблю, я его разлюбила.

Знаю, что это глупо, знаю, что всегда найдутся мужчины, готовые мне возразить, сказать, что Мари-Амбр или Элоиза не лучше меня, что я не менее привлекательна, знаю, что всегда найдутся мужчины, способные с нежностью избавить от комплексов любую женщину, если она встанет перед ними голышом.

А еще я знаю, что когда любишь по-настоящему, то никогда не считаешь себя достаточно красивой для того, кого любишь.

Простите меня за то, что сегодня вечером моему роману слегка недостает саспенса. Пиво тому виной? Или страх? Не знаю, оставить ли эти последние несколько строк в бутылке, которую я брошу в океан? Осмелюсь ли я прочитать их Пьер-Иву? Что об этом подум…

Кто-то стучит в дверь.

Я слышу шепот:

— Это я, Эмбер! Открой!

Мари-Амбр, вот зараза!

Надеваю рубашку и открываю дверь.

Вваливается Мари-Амбр, а вместе с ней, наверное, десяток этих мерзких тварей.

Она прижимает к груди четыре бутылки пива.

— Остальные уже легли спать, — сообщает миллионерша. — Слишком утомились! Только мы с тобой и держимся, подружка.

Я притворно зеваю, Мари-Амбр не обращает на это ни малейшего внимания.

— Мне надо кое-что тебе сказать, — продолжает она, открыв две бутылки и устроившись на моей кровати.

Я лениво отхлебываю из горлышка.

— Как по-твоему, — внезапно спрашивает Мари-Амбр, — кто с кем спит?

— Что?

— Я хочу сказать — кто спит с ПИФом? Вот это и есть ключ к тайне! Одна из нас точно с ним спит… По крайней мере одна.

Она подмигивает. Похоже, слегка протрезвела с тех пор, как вернулась в пансион, во все горло распевая брелевских «Буржуа». Стукает своей бутылкой о мою.

— Я думаю, это не ты. — Мари-Амбр снова мне подмигивает.

И тут до меня доходит.

Она и спит с ПИФом. Это очевидно! А поскольку Маймина мама ревнива и не знает, где прячется ее любовник, она старается у меня что-нибудь выпытать.

Ну пусть попробует… Я ничего не знаю. И молчу.

Мари-Амбр начинает монолог, она перебирает участниц мастерской, вспоминает даже Танаэ и обеих ее дочерей, ее речь становится все более бессвязной, в конце концов она добирается до Элоизы.