Четвертый коготь дракона - Александр Руж Страница 15

Что на это ответить? Максимов пришел в замешательство, умолк. Владелец меблированных комнат глядел на него такой невинной овечкой (даже притом, что нисколько не походил на овцу – скорее на упитанного теленка), что трудно было подозревать его в пособничестве убийцам. Но тогда придется признать, что единственная гипотеза, за которую можно было ухватиться, рассыпалась как песочный замок.

– Черт! Черт! – дал Максимов выход негодованию и шандарахнул кулаком по столу, на котором стояла большая глиняная кружка.

Из кружки выплеснулась изрядная порция темного пива, бурым озерцом растеклась по столешнице.

Отворилась дверь, на пороге стоял один из давешних полицейских. Он предложил Максимову проследовать за ним – появились новые сведения, которые, судя по хмурой роже блюстителя порядка, не относились к разряду обнадеживающих.

– Ваша супруга и правда пропала? – сочувственно спросил герр Мейер, когда Максимов выходил из каморки. – Мне очень жаль… Такая хорошая госпожа… Очень жаль…

В полиции Максимову сообщили, что опрос жильцов, чьи окна выходят на набережную Лиммата в непосредственной близости от кафедрального собора, дает возможность с большой долей уверенности предположить, что Анита была похищена. Свидетели попались сплошь немногословные, ссылались на забывчивость и отсутствие наблюдательности, посему выудить из них удалось немногое.

Смуглая, дивно одетая барышня одиноко прогуливалась по улице. К ней подлетела карета с наглухо закрытыми оконцами, из кареты выскочили трое в длинных, доходивших почти до колен рубахах и широченных штанах, которые можно было принять за юбки. Они накинулись на барышню и в мгновение ока запихнули ее в свое транспортное средство. Она даже пикнуть не успела. Длиннорубашечники все делали споро и сноровисто. Дверцы захлопнулись, карета рванула с места в карьер и вскоре затерялась в хитросплетении цюрихских улиц. Все похищение заняло не более минуты. Что касается лиц похитителей, то здесь показания расходились, и составить сколько-нибудь определенные словесные портреты не представлялось возможным. Максимов высказал предположение, что обыватели напуганы произошедшим и не слишком охотно идут на контакт с полицией, опасаясь возмездия со стороны экзотических татей. Ему никто не возразил.

Полицейские прошлись по ближайшим дворам и улицам, это ровным счетом ничего не дало. Порядка ради прошарили баграми дно Лиммата, наткнулись на истлевшие останки двух бродяг, о социальном статусе коих можно было судить по отдельным вещам, сохранившимся при них. Но ничего похожего на утопленную русско-испанскую аристократку двадцати девяти лет от роду не обнаружили. Данное обстоятельство несколько ободрило упавшего духом Максимова. Имелись основания надеяться, что Аниту похитили не для того, чтобы тут же отправить на тот свет.

Побродив бесцельно по городу и ничего путного не надумав, он вернулся в дом герра Мейера. Шевельнулась идейка зайти в каморку, извиниться за чересчур вольное обращение вкупе с элементами рукоприкладства. Но идейку Максимов отбросил. Обойдется герр без извинений – чай, не голубых кровей. Не до расшаркиваний сейчас, надо думать, где искать Аниту и как ее выручать.

Сердце щемило, на душе лежал тяжелый камень. Максимов клял себя за то, что потащился в эту злосчастную поездку. Надо было сразу после Парижа ехать домой – в Петербург или в родную деревеньку, что затерялась в лесах Псковской губернии. И тогда бы ничего не случилось…

Обуреваемый мрачными думами, Максимов вошел в комнату, которую они сняли с Анитой. Когда перед взором предстала обстановка, в которой они провели сегодняшнюю ночь и так сладко, в одной постели, встретили утро, думы стали еще мрачнее. Максимов сел за стол, подпер кулаком подбородок, намеревался уставиться в окно, но показалось, что на столе что-то не так. Скосил глаза вниз.

Лист бумаги. Утром его здесь не было.

Максимов выдернул себя из сомнамбулического состояния, схватил листок. Записка! Одна-единственная фраза, написанная печатными буквами, нарочито корявым почерком, по-французски. Эта фраза заставила Максимова вскочить. Он больно ушибся лодыжкой о стул, со злостью пнул его, стул с грохотом полетел в угол.

Скорбеть и медитировать в одночасье расхотелось. С запиской в руке Максимов выбежал за дверь.

* * *

Внутри карета оказалась кошмарно неудобной. Аниту посадили на скамью, сделанную из необструганной доски, втиснули при этом между двумя мужланами так, что она в своем размашистом платье едва могла пошевелиться. Третий похититель сидел снаружи, на месте форейтора, правил запряженными в карету лошадьми. Его Аните не было видно, но этих двоих за мучительно долгие часы поездки она рассмотрела подробно. Окошки кареты были закрыты плотными кожаными заслонками, но в щелки пробивался свет, глаза вскоре привыкли к полумраку, и Анита увидела, что ее тюремщики обряжены в длиннополые рубахи с широкими, собранными на предплечьях рукавами. Еще и шаровары с мотыляющимися штанинами. Костюм свободный, но уж больно просторный.

У обоих конвоиров наличествовали закрученные кверху тонкие усы и буйная, смоляного цвета шевелюра. Между собой они переговаривались скупо, обронили всего несколько слов на непонятном наречии, а к Аните и вовсе не обратились ни разу. Лишь в самом начале, когда ее заталкивали в карету, а она, напрягая все силы, пыталась вырваться, один из них пролаял что-то грозное и, приподняв полу рубахи, показал торчавший за кушаком клинок устрашающих размеров. Анита поняла, что с дикарями лучше не спорить. Да и что она могла сделать одна против троих громил?

Похищение стало для нее полнейшей неожиданностью и произошло – в этом свидетели, опрошенные полицией, не солгали – с невероятной быстротой. Гуляла себе, никого не трогала, и вдруг – цокот копыт, скрип колес, а потом чья-то смрадная мозолистая ладонь зажимает рот, мощные руки клещами схватывают с двух сторон, волокут в темный, покачивающийся на рессорах короб. И все, она – пленница. Пичуга, которая беспечно чирикала на ветке, а потом по воле бессердечных птицеловов угодила в силки. Кто пленил, куда и для чего везут – непонятно. Анита по первости долго и эмоционально возмущалась, награждала похитителей самыми затейливыми ругательными эпитетами на всех известных ей языках, но эти чучела словно воды в рот набрали. Сидели, тупо уставившись в стенку перед собой.

Форейтор был у них за главного. Именно ему передали ридикюль, который был отобран у Аниты, едва она очутилась в утробе кареты. Форейтор копнул крючковатыми пальцами содержимое, вынул нож в чехле, ухмыльнулся и вышел из кареты вместе с ридикюлем.

– Отдай! – потребовала Анита. – Как ты смеешь брать чужие вещи?

Ее призыв, понятное дело, остался без ответа. Куда форейтор дел ридикюль – выбросил или пристроил у себя на козлах, – Анита не знала. Щелкнул кнут, карета запрыгала по мостовой. С этого момента начался путь в неизвестность.

Анита терялась в догадках: кто эти разбойники? Почему они схватили именно ее? Если это обычные преступники, которым нужен выкуп, то в зажиточной Швейцарии есть люди и побогаче. Не похоже было, что они выбрали свою жертву по наитию – куда более вероятно, что нападению предшествовала слежка, которую Анита чувствовала с самого утра. И бородатый кучер увел Максимова за собой неспроста. Словом, Анита дедуктировала точно так же, как ее супруг, и тоже не пришла ни к каким определенным выводам. Когда удостоверилась, что взывать к похитителям и требовать от них объяснений – только впустую сотрясать воздух, затихла, притворилась дремлющей, и помыслы ее приняли иное направление. Стала думать, как отсюда выбраться.