Скифская пектораль - Ирина Цветкова Страница 14

– А как ваш дедушка? – вежливо поинтересовалась Лидия. Дедушка мало её интересовал, просто она удачно завершила тему. Сделала вид, что интересуется не только Владимиром, а всеми родственниками. Таня со всей своей проницательностью не заметила этой уловки. Она безгранично верила в то, что у Лидии на уме не может быть ничего иного, чем то, что она говорит вслух. И потому стала подробно рассказывать про дедушку, не замечая, что Лидия её почти не слушает.

– Жив-здоров наш дедушка Егор. Хотя ему 87 лет. Живёт один за городом. Я давно его не видела, с ним только папа поддерживает отношения. У него тяжёлый характер. Мы с Володей несколько лет с ним не общаемся…

Дед Егор, тот самый великий князь Егор Бобров, дальний родственник русского императора, в пятилетнем возрасте вывезенный из беснующейся России, был высоким, сухим, желчным стариком. Он был немногословен, почти всегда молчал, но если открывал рот, то только затем, чтобы осыпать кого-то бранью. Таким, во всяком случае, знали его внуки. В детстве, когда Таню и Володю родители привозили к деду, он грубо и бесцеремонно делал замечания им и невестке, а сына своего просто-таки распекал на все корки. Ругал за безволие, за слабохарактерность, неумение вести дела и содержать семью должным образом. Николай не возражал и всегда униженно соглашался. Он и его жена никогда не спорили с дедом и не разрешали детям перечить ему. Детям не нравились грубые придирки деда, но прежде всего они не могли простить ему того, что он у них на глазах унижает их родителей. Володя дерзил в ответ, но отец тут же пресекал эти поползновения. Он объяснял детям, что у него травмированная психика, у него на глазах убили родителей, а потом ему тяжёлым трудом в чужой стране пришлось всего добиваться. Да, это всё младшие Бобровы понимали, но зачем же срывать зло на своих близких?

Они так и не нашли общего языка с дедом. Они не простили ему грубости и желания быть судиёй. Внуки перестали ездить к злому старику.

У деда Егора была прекрасная усадьба, в которой он жил один. Когда несколько лет назад Николай решил отойти от дел, у них была замечательная возможность воссоединиться и жить вместе. Но этого не произошло. Николай с женой купили небольшой домик в пригороде. И даже теперь, когда Николай Бобров овдовел и два стареющих мужчины, отец и сын, могли бы поселиться вместе, они этого делать не стали. Дед был тяжёлым человеком, и даже в такой огромной усадьбе, как у него, им было тесно вдвоём.

– …Слушай, Лида, – осторожно начала Таня, – такие кровати, как у тебя, уже немодны. Может, походим вместе по мебельным магазинам, поищем что-нибудь посовременнее?

Таня имела в виду огромную металлическую кровать с проваленной сеткой, занимавшую полкомнаты. На таких спали, наверное, ещё во времена Чарли Чаплина. Вся она была в ажурных металлических завихрениях, переплетениях и набалдашниках. А вдруг у Лидии случится мужчина, и предложить ему такое ложе…

В ответ Лидия пожала плечами и сказала, что кровать её вполне устраивает.

– Хорошо, давай выпьем за личное счастье. А то что-то нам не везёт с этим.

Они чокнулись, Таня пригубила шампанское и снова заговорила:

– У нас в отделе новостей появился такой красавчик! Голубоглазый брюнет. Фигура – Аполлон! Как зовут, ещё не знаю.

Она и сама не знала, зачем это болтает. Она чувствовала, что всё время заполняет паузу. Чтобы только не молчать, перескакивает с одного на другое. Лидия почти не участвует в разговоре. «Ей не о чем говорить, – Таня тут же нашла для неё оправдание. – Личной жизни у неё нет, друзей нет, она никуда не ходит. Не будет же она рассказывать про своих больных – у кого какая температура и кому какие уколы прописали».

А Тане всегда было что рассказать. Она приходила в эту квартиру и выкладывала подруге все свои сердечные тайны. Знакомство, безумная страсть, охлаждение, расставание. По одной и той же схеме складывались все её романы. Что-то у неё не получалось.

Первое её аутодафе произошло в 18 лет. Её бой-френду было 24 года, он работал в банке у отца в Сити. Он казался Тане необыкновенно взрослым, серьёзным и умным. Роман был бурным, страстным, испепеляющим. Татьяна летала на крыльях. Она была самым счастливым человеком на земле. Она уже засматривалась в магазинах на свадебные наряды. Когда её Ромео один раз не пришёл, она сразу не поняла, что её бросили. Ведь так не бывает, чтоб ещё вчера целовал и клялся в любви, а сегодня разлюбил. Да и разве возможно, чтоб её, ЕЁ, бросили? Это с другими бывает, которые влюбляются не в тех, кого надо. И в глупых душещипательных романах, когда автору нужно выжать слезу из читателя. Но с ней-то этого не может произойти! Ведь он её так любил!

Тем не менее, её действительно бросили. Оставили, покинули, забыли, разлюбили. Каждый её новый роман завершался именно так. И каждый раз Таня приходила зализывать раны к Лидии. Ей становилось легче оттого, что её выслушали. Правда, Таня испытывала чувство неловкости: она рассказывает Лидии о неудачном романе, ища сочувствия, а ведь у той вообще ничего не было. Она не знает, что такое мужские руки, мужское дыхание у лица… Так что ещё неизвестно, кто кого должен жалеть.

– Да, я как-то видела тебя с одной женщиной, – вспомнила Таня, – она случайно не сектантка?

– С чего ты взяла? – вскинулась Лидия.

– Я писала о них. Бывала в сектах. Так что эти пустые глазницы, этот кроткий фанатизм мне хорошо известен.

– Нет, ты ошибаешься. Никаких связей с сектантами у меня нет, – спокойно ответила Лидия.

– Если я ошибаюсь, то очень рада. Будь осторожна в выборе друзей.

«Лидия очень одинока, – подумала Таня. – Она легко может попасть на удочку к сектантам. Они ведь и ищут одиноких, неуверенных в себе, обиженных жизнью».

Она разлила в бокалы оставшееся шампанское:

– Давай выпьем, знаешь за что? За то, чтобы через много лет в музее мадам Тюссо выставили наши фигуры: меня, лучшую журналистку Великобритании ХХI века и тебя, будущую Флоренс Найтингейл [2]. С твоим характером ты добьёшься многого и обязательно прославишься в медицине!

Наконец-то на лице Лидии появилась улыбка. Впервые за весь вечер. Таня осталась довольна тем, что смогла поднять настроение подруге. И вместе с тем упоминание о восковых скульптурах вызвало какие-то ассоциации. Как будто она забыла что-то очень важное. И вдруг она вспомнила!

– Как же я могла забыть! Я же хотела встретиться…

Таня просто-таки разозлилась на саму себя. Так бездарно потерять день и забыть о главном!

– На днях я застряла в пробке, – начала она объяснять Лидии, – и увидела на Тауэрском мосту художника, который рисовал девушку. Она сидела на парапете на фоне восходящего солнца, Темзы, нашего города. Ветер едва касался её распущенных волос, а сама она, необыкновенно красивая, неподвижно смотрела куда-то вдаль. Я сидела в машине, у меня было достаточно времени наблюдать за этой парой. Иногда она что-то говорила художнику. А взгляд оставался тем же неподвижным. Она смотрела в никуда. Так долго невозможно позировать. Хоть на минуту, но она бы отвела глаза. Я поняла, что девушка слепа. Я писала о слепых, я знаю этот взгляд. На следующий день я снова проезжала мимо, и они снова сидели на том же месте. Я обязательно должна с ними встретиться и написать о них. Тут может получиться интересный материал. Только бы они завтра ещё были там!